...чем сильнее и мудрее человек, тем страшнее глядеть на его отчаяние.
«Почему в мире все происходит так... как будто люди растут на грушах?! Почему их по-прежнему так много, если... родить одного - хуже камеры пыток? Как человек... то есть женщина... может обрекать себя на это, еще и радоваться?!»
Поездка сквозь снег похожа на полет сквозь звезды.
Кто хоть одного ребенка вырастил, тот рукой меряет температуру с точностью до двух десятых...
– Свобода, – сказал милиционер в камуфляже, с резиновой дубинкой у пояса, – это всегда одиночество. Чем совершеннее свобода – тем полней одиночество.
Самый необитаемый из всех островов - толпа.
"...Мы тянем ветки, создавая узы.
Мы тянем корни, образуя связи.
Мы - кружево. Подчас чужие листья
Октябрьский ветер рвёт из наших пальцев,
Подчас чужая сломанная ветка
Приносит боль. Мы лес. Мы так живём..."
- Нас нет. Но каждому хочется быть. Поэтому люди психуют, мечутся, сходят с ума... Убивают.
---
- Мне кажется, что мы - есть. Здесь, сейчас. Разве этого не достаточно?
у королей всем заправляют любовницы, а у писателей – жены.
-Я не курю, - сказа он. – И у меня нет домашних тапочек. -Значит вы очень одиноки.
Почему девчонки такие дуры? Даже те, кто учится на "отлично"? А может быть, отличницы - дуры в особенности?
Нет ничего хуже – привязаться, перегореть, а потом привязаться опять. Это мучительно. Это – почти наверняка смертельно
"...пронизаны узами, как корнями. Люди рождаются уже привязанными, уже спеленатыми. Совершенно свободные растут только в приютах, да и то - не все...
Мы спутаны ремешками и бельевыми верёвками, шёлковыми шарфами и льняными простынями. Узы похожи на паутину, на сетчатые пластмассовые авоськи, в которых раньше продавали картошку. На упряжь. На украшение. На силок.
Все узы когда-нибудь отмирают. И люди, будучи связаны уже мёртвыми волоконцами, всё ещё воображают, что находятся в плену...
А со мной всё наоборот. Я умру, а созданные мной узы - останутся.
Дружище, я так рад, что ты - свободна".
Свобода, – сказал милиционер в камуфляже, с резиновой дубинкой у пояса, – это всегда одиночество. Чем совершеннее свобода – тем полней одиночество.– Что? – удивился он.– Я это говорю к тому, что любая привязанность есть первый шаг к рабству, – охотно пояснил милиционер, оставляя свой пост возле обменного ларька и подходя ближе.– Вряд ли, – нерешительно сказал он.– Да-да, – ради убедительности милиционер коснулся наручников, болтающихся у него на поясе рядом с дубинкой. – Именно так. Даже если это привязанность к домашним тапочкам. Или к единственному сорту сигарет. Или к стране. Особенно к стране.– Я не курю, – сказал он. – И у меня нет домашних тапочек.– Значит, вы очень одиноки, – сказал милиционер. – Я вам завидую.
« Вот как ты думаешь, если два человека не могут друг без друга… И это не «красное словцо», а самая что ни на есть правдивая правда… Если они живут всю жизнь вместе, не расставаясь ни на день – это хорошо? Это не страшно?
Их ведь можно считать свободными, правда?
И что такое так называемая «вечная любовь»? И как она соотносится со свободой?»
Все мальчики, которых воспитывают мамы, вырастают похожими на девочек. Эту глубокомысленную фразу Влад слышал тысячу раз – в детском саду, в школе, во дворе. У него даже был одно время взрослый знакомый, студент-технарь, который на полном серьезе утверждал, что для того, чтобы «вырваться из-под маминого подола», Влад должен ежедневно прилагать уйму специальных усилий: лазать по крышам, убегать с уроков, бить из рогатки фонари, короче, вести себя как «нормальный мальчик». Не как «маменькин сынок».
Студент был красноречив и даже в чем-то убедителен. Влад так и не понял, зачем ему понадобилась эта агитационная кампания против «сидения под юбкой»; вероятно, дело было в каких-то собственных студентовых проблемах. У студента были голубые, выпуклые, очень выразительные глаза; глядя прямо в эти глаза, Влад сказал однажды, что ему не нравится лазать по чердакам. Что у него есть дела поважнее. И что, если придется выбирать, огорчить ли маму или запрезирать «мужчину» в себе – он, Влад, с легкостью пожертвует «мужчиной». Потому что на кой черт такой «мужчина» нужен?!
Ему было одиннадцать лет.
Студент скривился, как от кислого, и навсегда раззнакомился с «сынком» и «любимчиком». И Влад не жалел о потерянном знакомстве. Просто у студента, наверное, не сложились отношения с собственными родителями…
Оказывается, можно не только говорить сквозь зубы – некоторые ухитряются сквозь зубы думать…
"...Я присвоил тебя.
Я присвоил... Как реку - стрекозы,
Как лето - ребёнок в песочнице,
Как орден - великую битву,
Как пушинка на тополе - город...
Не пугайся. Я просто воздух,
Которыми ты дышишь.
Привет".
Она была космически одинока - и находила в этом некоторое мрачное удовлетворение.
Самолет оторвался от земли. Разворачиваясь, приподнял одно крыло и опустил другое; Владу всегда жалко было людей, читающих газеты во время взлета. Если человек, взлетая, смотрит в разлинованный типографскими строчками лист – значит, у него в жизни осталось не так много радостей.
«Кем я хочу быть? – вопрошал бумагу Влад. – Петухом на большом птичьем дворе. Чтобы вокруг было много белых, пушистых, безответных кур. И чтобы из соседнего двора иногда прилетал соседский петух, мы бы с ним дружили и дрались. Я хотел бы сидеть на заборе – над всеми… всеми любимый и никому ничем не обязанный. Так и прожить всю жизнь – никуда не ездить, ничему не учиться, топтать кур и не бояться кухаркиного ножа. Вот кем я хочу быть… а каким быть – свободным. Я хочу быть свободным, и чтобы те, кого я люблю, были свободны от меня…»
«…Мне снилось, что солнце продали в рабство
Большому подсолнуху у дороги,
Что солнце отныне навек несвободно
И держит свой путь, повинуясь взгляду
Слепого подсолнухова лица.
А если залягут над миром тучи
И солнце не сможет найти прорехи,
Чтобы увидеть лицо господина
Черное, в венчике рыжих листьев, –
Солнце умрет…»
Каждый из нас - разумный человек. Но когда мы собираемся вместе, мы не люди. Мы единое существо, тупое и совершенно бессовестное. Толпа.
…Вероятно, настоящая любовь и обязана быть слепой.
Музыка не есть ни материя, ни живое тело, ни психика, и вообще она не есть какая-либо вещь и совокупность вещей… Музыкальное бытие в той же мере ниоткуда не выводимо, как и вообще бытие разума...
...Музыка есть… такое же неподвижно-идеальное, законченно-оформленное, ясное и простое, как любая простейшая аксиома или теорема математики… И чтобы музыкально понять музыкальное произведение, мне не надо никакой физики, никакой физиологии, никакой психологии, никакой метафизики, а нужна только сама музыка и больше ничего…