Хаджи-Мурат Мугуев
Тонкая рябина
_{Повесть}

Владимир Александрович Радин, как всегда, встал рано. После утреннего кофе сел за письменный стол и придвинул к себе стопку бумаг. Крепкий сон, гимнастика и свежий кофе взбодрили его, настроили на работу, но, перечитывая написанные ночью строчки, поморщился.

«Мелко, да и фальшиво», — пробормотал он. Владимиру Александровичу было немного за пятьдесят, как говорится, мужчина в расцвете сил, но одинокая жизнь наложила все же свой отпечаток. Он любил установившийся и в работе, и в быту порядок и всеми силами старался не отступать от него.

Работа, утренний кофе, прогулка, театр, дела в Союзе писателей, друзья — все было всегда одинаково. Это было скучно, однообразно, но вместе с тем давало ощущение покоя.

Моложавое лицо, чуть заметная проседь на висках, подтянутая — результат военной службы — фигура, и только глаза, умные, усталые, с затаенной горечью глаза, говорили внимательному собеседнику о том, что перед ним много переживший человек. Но Радин не любил говорить о себе, он или молчал, или деликатно отводил разговор на другие темы.

Писал он часа полтора. Иногда пропадало нужное слово, а мысль «убегала» вперед и, пропуская слово, он писал и писал, стараясь запечатлеть создавшиеся в мозгу картины и образы.

В дверь позвонили. Радин оторвался от бумаг и устало улыбнулся. Очень кстати был звонок, пальцы уже онемели, хотя голова все еще была свежа. Позвонили еще раз. Он встал и прошел к дверям.

Почтальонша, или как теперь говорили, «письмоносец», молодая девушка, подала ему сразу три письма.

— А это заказное, международное, — подавая четвертое, обклеенное иностранными марками, сказала она. — Распишитесь, пожалуйста.

Девушка ушла.

— Польша. Познань, — прочел он. Внизу был обратный адрес, написанный по-русски: Польская Народная Республика, г. Познань, ул. Коперника, дом 44, кв. 16, Гонсевская С.

Ни адрес, ни фамилия ничего не говорили Радину. Он быстро вскрыл конверт, начал читать.

— Не может быть, — прошептал он. — Не может… быть…

Но глаза его, не отрываясь, бежали по строкам письма. Что это — сон? явь? Письмо пришло от человека, которого он потерял двадцать с лишним лет назад, искал по всей стране, но так и не нашел.

«Мой добрый и хороший Владимир Александрович, я, вероятно, как и вы, давно похоронила вас и лишь вспоминая о нашей России, непременно думала и о вас. А вот, оказывается, — какое счастье! — вы живы.

Дней десять назад зашла с младшим сыном Генриком в книжный магазин на ул. Костюшко. Да, я забыла написать вам, что я уже давно, с 1944 г., замужем за польским офицером Яном Гонсевским, из дивизии Тадеуша Костюшко, где я работала зубным врачом.

И вот там-то, в магазине, я увидела вашу книгу на русском и польском языках. Дорогой и добрый друг, Владимир Александрович, вряд ли вы сможете представить, что произошло со мной. Я буквально оцепенела. И продавщица, и Генрик воззрились на меня, а я расплакалась так неудержимо, что все бросились ко мне.

Не судите меня, мой хороший Владимир Александрович, и не удивляйтесь такой вспышке чувств. Ведь я несколько лет искала вас. Где только ни была, к кому только не обращалась. Все напрасно! Никто не отвечал мне, никто не хотел говорить со мной. И я поняла: вы в могиле, вы умерли, никакой надежды на чудо не было, а тут финская война. Я как врач была мобилизована. В сорок втором году попала на немецкий фронт, а вскоре перевели в санбат при польской дивизии им. Костюшко. Там я и встретила капитана Гонсевского. Это хороший и мужественный человек. Он чем-то напоминает вас, такой же ясный и честный человек, мне с ним легко и просто. Мы женаты уже четырнадцать лет, у нас двое детей, Ядвиге двенадцать, а Генрику девять.

Оба говорят по-русски, любят мою родину, знают и о вас. Муж знает все о нашей горькой истории, о тяжелой вашей судьбе. Ах, какое счастье, что вы живы. Читая повесть, я поняла, что вы опять вернулись к вашей любимой работе.

У меня в семье мир, лад и покой, а теперь прибавилось и сознание того, что вы, редкий по чистоте души человек, живы, пережили все ужасы и страдания, прошли сквозь пекло войны и живете в далекой, но всегда дорогой для меня Москве. Пишите, пишите о себе.

Софья Гонсевская (Тонкая рябина)».

…Весна тысяча девятьсот тридцать седьмого года была на исходе. Зима как-то быстро сошла, и обычно затяжная московская весна оказалась короткой и теплой.

«Хорошо бы на юг, к морю», — направляясь в Союз писателей, думал Радин. Но это были мечты, и только. Уехать из Москвы он не мог, так как еще работал с редактором над рукописью.

Хоть бы на недельку-другую куда-нибудь, — с такими мыслями он и пришел в Союз. Первый человек, кого он встретил в коридоре, был поэт Матвей Карпов, лишь недавно демобилизовавшийся из армии.

— На ловца и зверь бежит, — широко раскрывая объятия, сказал Карпов. — Слушай, Владимир, ведь ты командир запаса Красной Армии, так?

— Так, ну и что из этого? — спросил Радин.

— Ты слушай, слушай, — остановил его Карпов. — К нам, в военную комиссию писателей, обратился политотдел погранвойск, с просьбой рекомендовать им двух-трех литераторов, из военных, — тут Карпов понизил голос, — чтобы они написали очерк о границе, о пограничной службе, о людях, оберегающих рубежи Родины. Срок поездки, если на север, максимум две недели, если на запад — три, на юг — четыре. Условия командировки обычные, печатай очерк, где душе угодно. Если хочешь, свяжем тебя с «Красной новью» или «Новым миром». Согласен?

— Подожди, а кто еще поедет?

— Давай по-военному. Время не ждет. Пограничники делают чудеса, сам знаешь, а пишут о них мало. На север и запад поедут по одному человеку, а на юг, к границам Турции и Ирана, двое. Ну, как, решил?

— Ну разве что недели на две. Дела у меня тут с издательством… — начал было Радин, но Карпов не дал договорить.

— Значит, на север. Всего две недели и проведешь там. А теперь на комиссию, сейчас все и утрясем, — чуть не таща за собой Радина, сказал он.

Выяснилось, что ехать на пятнадцать дней можно было только на границу Карело-Финской АССР.

— Это даже лучше. Не так далеко от Ленинграда, да и не север, а северо-запад, — уже подписывая направление в политотдел погранвойск, сказал Карпов.

В политотделе его принял полковник, коротко и ясно доложивший Радину, чего хотят от писателей, едущих на границы, политотдел и пограничники:

— Объективного и верного отображения жизни, службы и условий, в которых оберегают границы наши люди. Никакой патетики-экзотики, только правду, суровую, честную. Надо, чтобы советский читатель знал о тех, кто днем и ночью бережет их покой.

Спустя два дня Радин прощался с ним.

— Мы выбрали для вас городок Бугач и сектор его погранработы. Там, как в капле воды, отражена вся сложная работа пограничников. Командир отряда — полковник Четвериков, знающий, боевой и очень толковый человек. Держите с ним тесную и постоянную связь. Всего доброго, — напутствовал Радина полковник.

Ночью Радин выехал в Петрозаводск, откуда должен был направиться в Бугач.

«Вот тебе и юг, вот тебе и море», — выходя из вагона поезда в Бугаче и оглядывая низенький вокзал, подтрунивал над собой Радин.

Здесь был конец железнодорожного пути, дальше, в сторону Финляндии, шли шоссейные и проселочные дороги.

— Прошу извинить. Вы писатель товарищ Радин? — беря под козырек, остановил его молодой лейтенант в погранформе.

— Так и есть, я Радин, — сказал писатель.

— Разрешите познакомиться: лейтенант Иванов, мне поручено встретить вас, товарищ писатель, и отвезти в гостиницу, — учтиво сказал пограничник.

— Спасибо. Как говорится, рад и знакомству, и встрече, — пожимая руку офицеру, ответил Радин.

Они вышли на вокзальную площадь, где их ожидал военный автомобиль.

Гостиница была очень неказистой. Двухэтажный, вытянувшийся вдоль улицы дом, подъезд с помпезной вывеской «Бристоль».

«Почему „Бристоль“, а не „Ливерпуль“ или „Глазго“?» — поднимаясь по узкой, не очень чистой лестнице, подумал Радин.

И номер, в который они вошли, был прост и скромен. Пол еще блестел от суконок недавно побывавшего здесь полотера. Стол, шкаф, три стула, диванчик были еще новы, а постель на кровати, подушки и одеяло — безукоризненной чистоты.

— Умывальник в конце коридора. Чай пить можно здесь, обед, ужин и завтрак внизу, — пояснил коридорный. — А захотите здесь, можно принести и сюда, — с добродушной улыбкой добавил он.

«Провинция», — подумал Радин.

— Нет, зачем же, я буду есть внизу, в зале, со всеми.

— Располагайтесь, отдохните. Через час я зайду за вами, — сказал лейтенант и вышел вместе с коридорным.

«Прямо гоголевский тип», — опять нелестно отозвался про себя о коридорном Радин и, вынув из чемодана мыло, пасту и зубную щетку, пошел мыться. Ровно через час за ним зашел лейтенант Иванов, и они направились в штаб отряда.

Город был невелик, очень старомоден и чем-то напоминал писателю уездные города прошлого столетия, описанные Писемским и Чеховым.

Это было интересно, как и все новое, открывающееся ему в захолустном городке. На перекрестке оглушительно вещал громкоговоритель. Прямо на улице сапожник, на виду у всех, чинил обувь. Изредка проезжали машины, а возле горсовета стояли три-четыре пролетки. На головах извозчиков красовались смешные, давно забытые в столице, суконные колпаки, слегка напоминавшие цилиндры опереточных простаков. Всюду возле домов были скамейки, завалинки или аккуратно спиленные пни для сиденья. Возле тротуара свободно бродили козы, куры копались в пыли, а чуть поодаль находился вокзал, откуда доносилось пыхтение паровозов.

— Кинотеатр «Прогресс», — вслух прочитал Радин.

— У нас их здесь три, — не без гордости сказал лейтенант, — а во-он, в том большом доме, Дворец культуры. Там и театральный зал.

Они прошли мимо дома, над входом которого висело объявление: «В среду, 14 мая, прибывший из Петрозаводска лектор по культобразованию тов. Кулешов прочтет антирелигиозную лекцию на тему: Был ли Христос и настанет ли когда-нибудь конец света».

По улице проехал конный пограничник, прогромыхал грузовик, пыля, прошли фуры. Один из извозчиков мелкой рысцой обогнал их. «Милая провинция!» — еще раз отметил Радин.

— А вот и штаб отряда, — сказал лейтенант. Радин увидел отдельно стоящий двухэтажный дом, возле которого прохаживался часовой и стоял автомобиль. Трое пограничников вышли из здания. Из-за угла вырвался мотоцикл с коляской и, обогнав их, остановился у подъезда дома. Часовой, проверив пропуска, откозырнул им, и они вошли в штаб.

— Очень рад вашему приезду. Я уже три дня жду вас, — поднимаясь с места, сказал полковник.

— Полковник Четвериков, — отрекомендовался он, — а вы писатель Радин? Что ж, милости просим. Сделаем все, что нужно. И здесь, и на границе, и на заставах. Гостите, сколько захочется. Знакомьтесь с людьми, с их жизнью, работой, а потом опишете. Я знаю, что вы хороший писатель и сумеете все изложить как надо, — радушно сказал полковник.

— А вы читали мои книги? — спросил Радин. Полковник развел руками.

— Правду сказать, нет. Здесь у меня столько забот и хлопот по отряду, что газеты и то лишь вечером читаю… Но я много о вас слышал. У меня жена любительница книг, читает все, что есть в городе. Журналы всякие выписывает. Как узнала, что Радин к нам едет, обрадовалась. Хороший… известный писатель, говорит.

— Ну, это она уже перехвалила меня, — смущенно улыбаясь, сказал Радин. — Просто писатель, какой уж там известный.

— Владимир Александрович, освоитесь тут, ознакомитесь с работой, непременно приходите к нам. Посидим вместе, пообедаем, познакомимся ближе. А жене, знаете, как приятно будет? Читала книги, хвалила их, и, на тебе, сам писатель — живой и здоровый. Ну, как не радоваться такому делу! — весело говорил Четвериков.

— Спасибо, как-нибудь непременно побываю у вас, — пообещал Радин.

— Ну, а теперь говорите, что вам нужно. Как вы устроились в гостинице?

Хорошо. Через день-два поеду на границу, туда, куда порекомендуете.

— За этим дело не станет. Вот вам мой телефон, это служебный, а это домашний, — записывая номера телефонов, сказал полковник. — Звоните, не стесняйтесь. Дело-то ведь общее. Нужно, чтобы советские люди знали, как несут службу пограничники, как стерегут они покой родины.

Посидев еще немного, Радин распрощался с радушным полковником, и в сопровождении лейтенанта Иванова пошел по городку.

Люди и дома, как и весь городок Бугач, действительно, были типично «уездными», как говорили в старину.

На площади высился недействующий фонтан. В стороне от него находились две водопроводные колонки, под которыми образовалась большая лужа. Не все улицы были мощены. А заасфальтирована была только центральная улица и площадь перед горсоветом.

Скорее на границу, — уже на следующий день, подходя к штабу отряда, решил Радин и, показав пропуск часовому, поднялся к полковнику…

Через час он в сопровождении уже знакомого лейтенанта Иванова ехал в машине в село Моунсунд, куда уже позвонили из штаба.

Лейтенант Иванов, совсем еще юный пограничник, окончивший в прошлом году училище, был не по летам серьезным человеком. Может быть, именно потому, что он был еще юн, он держался солидно, отвечал только на вопросы Радина, учтиво молчал и много курил.

Быстрый газик вынес их из Бугача в начале девятого.

Дорога то вилась среди поля, то исчезала в лесу, пыльная, хорошо наезженная, с обязательными рытвинами и валунами по сторонам. А сбоку телеграфные столбы, чуть поодаль деревянные избушки, дома и снова гряды невысоких, обросших елями, скал.

— Вы бывали в Моунсунде? — спросил Радин.

— Бывал… раза четыре, очень красивая местность, — ответил лейтенант и замолчал.

— Это, товарищ писатель, такая местность, что вторую такую только поискать, — полуобернувшись к ним, сказал шофер-пограничник. — Красота, прямо скажу, редкая.

— Вот и поглядим на нее. Мне так много говорили о ней в отряде. А есть посты или деревня возле Моунсунда?

— Деревня того же названия, постов нет, потому что в стороне от границы. Имеется постоянная телефонная связь сельсовета с отрядом, — тоном доклада, стараясь басить, сообщил лейтенант.

Радина это развеселило. Ему был симпатичен юноша, которому мучительно хотелось быть старше своих лет.

— Там, товарищ писатель, молоко самое лучшее в этой местности, а еще форель, рыбка такая имеется, — уточнил шофер.

— Ознакомимся с красотами, осмотрим Моунсунд, не забудем, конечно, и форель, — улыбнулся Радин.

Скалы вплотную подступили к дороге. Величественная красота суровых, насупившихся утесов, в беспорядке взгромоздившихся над быстрой, сбегавшей со скал речкой, сменила яркую красоту леса.

Водопад, за ним другой, третий сверкали под лучами солнца. Еще не долетал шум бьющейся о камни воды, но сверкающие брызги и алмазная пыль создавали впечатление фейерверка.

— Можно подъехать поближе? — не сводя глаз с водопадов, спросил Радин.

— Стоит ли? Дальше будет краше, — сказал шофер.

Машина мчалась уже у подножья скал, по которым струились ручьи, взлетали каскады брызг, кружилась река и хвостом сказочной жар-птицы расцветилась жемчужная водная пыль, а шум от падающей воды уже бил в уши Радину. Газик, шурша каменьями, пробежал по берегу еще клубящейся, еще не успокоенной реки, и понесся по неглубокому ущелью.

— Вот она, — удовлетворенно проговорил шофер.

Даже серьезный лейтенант, забыв о солидности, сказал:

— Вот тут, если желаете, можно выйти и пойти пешком. Мы всегда так делаем.

— С радостью, — сказал Радин.

Они вышли из машины.

— Чудо, как красиво! — сказал Радин. Такай красоты он действительно еще не встречал нигде.

— Ущелье водопадов, так его называют все, а чуть подальше, там теплый минеральный источник, — шагая рядом, говорил лейтенант.

Ущелье было невелико, словно по замыслу гениального художника обе его стороны были как бы высечены из серого гранита, прорезанного изломанными линиями коричневого и красного цвета. А над ними росли, разрастаясь, бурые сосны на сером фоне утесов. Но не в них была красота этого удивительного места.

Почти все ущелье горело и искрилось в брызгах струях и каскадах низвергавшихся водопадов.

Прямо из скал, из расщелин, они сбегали отовсюду, как показалось Радину, он стал считать их и запутался.

— Одиннадцать больших и восемь малых, — помор лейтенант.

А шум все рос, и чем ближе подходили они к этой сверкающей вакханалии, тем большее очарование охватывало Радина.

Все цвета радуги переливались в этом море брызг. Водная пыль кружилась в воздухе, она пенилась внизу, заполняла собой ущелье, и все это было пронизано солнцем, окутано жемчужной дымкой.

Радин бы простоял так и час, и два, если б лейтенант не сказал:

— Пойдемте дальше, к горячему источнику.

— Здесь бы художникам жить. Какие замечательные полотна можно было бы создать, — восхищенно сказал Радин.

— А они бывают здесь. И рисуют, — ответил лейтенант.

Они медленно пошли ущельем. Все та же первозданная красота была вокруг. Иногда на скалах клубились сизоватые дымки.

— Дым или пар? — недоуменно спросил Радин.

— А это начало горячих вод. Тут почва очень странная. Видите, вон там то ярко-зеленые, то бурые отроги скал? — показывая рукой, сказал лейтенант. — Там подпочва очень горяча, то ли газы там или что, но растительность гуще и зеленее, чем вокруг…

— А почему камни бурые? — спросил Радин, всматриваясь вдаль.

— А там как раз и выход горячей воды, не то серной, не то радиоактивной, — пояснил лейтенант. — Вкус у нее не очень приятный.

— Зато полезная. Ну, совсем нарзан или ижевская, — сказал неожиданно появившийся шофер. — Мы всегда эту воду пьем и фляжки полные набираем. Может, попробуете, товарищ писатель?

— С удовольствием, — сказал Радин.

Они подошли совсем близко к горячему источнику. Над буро-серыми обломками скал поднимался пар. Чуть дальше, слева и справа от источника, стекали по граниту струйки воды. Шофер набрал во фляжку чуть пузырящуюся воду.

— Пейте на здоровье, — протягивая фляжку Радину, предложил он.

Вода была горьковатая, с запахом серы.

— Вкусная? — спросил шофер.

— Целебная, — ответил Радин.

— Горячая… Градусов двадцать восемь, а то и все тридцать будет, — наполняя флягу, сказал шофер.

— Товарищ Пашков, веди машину к выезду из долины и там подожди нас, — сказал лейтенант.

А Радин все останавливался, восхищенно разводя руками, не мог наглядеться на чудо природы, так неожиданно обнаруженное в этих суровых местах.

— Земля Санникова, — сказал он вслух.

— Не хватает только доисторических зверей, — пошутил лейтенант.

— Ах, вы читали? — удивился Радин.

— И «Плутонию», и другие книги Обручева. Мы, пограничники, любим такие вещи, — улыбнулся лейтенант. — Возможно, здесь проходит подземное теплое течение. Один профессор из Ленинграда осматривал целую неделю эту долину. Забавный старик… Разбил здесь палатку и все копал землю, разглядывая в лупу воду, землю. «Тут гейзеры возможны» — сказал он. Я к нему тоже, вот как к вам, прикомандирован был.

— Гейзеры? — повторил Радин. — А что, очень даже возможно.

— Ну, гейзеры не гейзеры, — рассудительно сказал лейтенант, — если б это было так, то они давно б уже били из земли. Ведь сколько раз эти места уже бурили.

— Бурили? — удивился Радин.

— Да-а, но кроме выбросов горячей воды ничего другого не добились. Нет, здесь не вулканы, не Камчатка, тут подземное теплое озеро или горячие источники, вроде пятигорских. Слышите, как сероводородом пахнет, — потянув носом, сказал лейтенант.

Они двинулись дальше.

В самом конце долины оба склона обрывались так, словно кто-то рассек их гигантским мечом. Из долины вытекала речушка, плещась по камням и теряясь в изгибах местности, она убегала вправо, прячась в густом кустарнике, окаймлявшем берега. А дальше все было обыкновенно, как везде: буйно-зеленое поле, дороги, сходившиеся с трех сторон, два-три холма, тропинка, белевшая на их горбах, и снова поле и дорога.

Водитель включил мотор, и газик побежал по накатанной, чуть извилистой дороге. Спустя двадцать минут они въехали в Моунсунд. Это было небольшое село, со школой на въезде и магазином посреди.

Село было расположено на живописном пригорке, с трех сторон окаймленном лесом. За темно-зеленым лесным массивом поднимались серые граниты скал. Небольшая речка, словно изогнутый лук, обходила село и холм, по каменистому берегу бежала дорога.

Несколько человек молча разглядывали вышедшего из машины Радина.

— Вот и сельсовет. Вот его председатель, а это наш актив… — знакомя писателя с ними, сказал лейтенант. — Принимайте гостя из столицы, писателя. Будет описывать наши края.

Побродив по селу, Радин вышел по тропинке к лесу. Остановившись под большой, раскинувшей свои могучие лапы, елью, он присел на пенек и широко, всей грудью, вдохнул чудесный, пряный хвойный запах леса.

Рядом с ним на таком же пеньке сидели лейтенант и председатель сельсовета Вейконен.

— Недавно сюда приезжал наш полковник. Любит он эти места. Раза четыре побывал в ущелье, — сказал лейтенант.

— Один раз с женой был, — попыхивая трубкой, сказал Вейконен. — Он хороший, полковник.

— А жена? — улыбнулся лейтенант.

— Не знаю… — пожал плечами председатель.

— Не любят ее здесь, — покачал головой Иванов.

— Кого это… полковницу? — занятый своим мыслями, спросил Радин.

— Ее. Особенно женщины наши не любят. А напрасно.

— Какая-то она странная, держится особняком, молчит, — добавил Вейконен.

— Да характер такой, застенчивый. А человек она хороший, — горячо возразил Иванов.

Радину было скучно слушать этот спор. Старая она, наверно, чваная. И чего тут спорить? Всякие бывают люди.

— У вас тут изумительные места, лес бескрайний, река рядом, целебные источники. Почему бы здесь не построить санаторий?

— А вот вы нас, товарищ писатель, и поддержите, — обрадовался Вейконен. — Мы уже раз двадцать об этом и в Бугач, в горсовет писали. Никакого ответа, а на словах так даже посмеялись над нами. Ишь, говорят, свой Кисловодск хотят завести. А ведь дело это хорошее, стоящее. Сюда местные крестьяне еще сто лет назад лечиться ходили, да и теперь мы этой водой пользуемся…

— Что ж, писать об этом удивительном ущелье я буду, ну а что из этого выйдет — не знаю, — развел руками Радин.

— Выйдет, выйдет. Надо только, чтобы в Москве об этом узнали, а уж мы всем народом поможем. Тут и лес, и камень, и щебень, все под рукой имеется.

— И, главное, дорога есть, а если еще от города небольшой железнодорожный путь протянуть, так тут действительно вроде Кисловодска будет, — поддержал Вейконена лейтенант.

— А что граница рядом, не помешает вашему курорту? — спросил Радин.

— Где там рядом, — возразил председатель, — до нее отсюда километров пятьдесят будет.

— Сорок восемь, — коротко уточнил лейтенант.

— Пусть сорок восемь, разве это имеет значение? Мне в Бугаче, в горсовете, то же самое сказали. Нельзя, говорят, курорт возле границы строить… Разные люди приезжать станут, не уследишь за всеми. А я говорю: «Так вы местный, районного значения курорт стройте. Свои, здешние люди отдыхать и лечиться будут. Ведь здешних мы всех знаем». Ни в какую. Нельзя, Москва не разрешит.

После обеда Радин возвращался в Бугач. Поездка освежила и подбодрила его. Внутренним чутьем писателя он уже чувствовал материал и возможности для своей будущей работы.

Когда машина пробегала по Моунсундскому ущелью, Радин уже как старым знакомым помахал рукой буро-серым скалам, зеленым склонам и водопадам.

— Теперь, когда вы повидали Моунсунд и ущелье водопадов, поезжайте на границу. Ну, хотя бы на заставу номер… — выбирая по карте пункт назначения, сказал полковник. — Вот для начала застава № 7/9. Начинайте знакомство с этой заставы.

— А почему именно с нее? — поинтересовался Радин.

— Она самая ближняя от нас. И командир заставы, и солдаты — народ бывалый. И условия там, если заночуете, подходящие.

— Хорошо. Когда разрешите ехать?

Полковник засмеялся.

— Ну, прямо как в строю. Сразу видать военного. А когда хотите. Водитель дорогу знает, заставы предупреждены. Примут, как дорогого гостям.

— Можно сегодня?

— Можно и сегодня. Шофер с машиной прикомандированы к вам. Адъютант штаба позвонит на 7/9.

— Через день вернусь, — подумав, сказал Радин.

— И обязательно зайдите к нам. Познакомитесь с женой, пообедаем, поговорим о всяком. А у жены есть к вам и просьба, — прощаясь, сказал Четвериков.

— Спасибо. Зайду обязательно, — вспоминая не очень лестный отзыв Вейконена, сказал Радин.

— Она просит, если можно, на книге вашей… вот уж, извините, забыл, как называется, написать несколько слов…

«Что-то вроде повинности, — уже на лестнице засмеялся Радин, — но… в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Отбуду и это».

Радин работал над материалами Моунсунда. Рядом с бумагами на столе стоял стакан с чаем и белая булка. Он сделал глоток, другой и почувствовал нудную, щемящую боль в зубе.

«Выпала пломба или что другое? — с неудовольствием подумал он, отодвигая стакан. — Да есть ли тут порядочный зубной врач?»

Вошедший к нему лейтенант Иванов разрешил его сомнения.

— У нас прекрасные врачи. Да вы идите в санчасть. Там как раз принимает Софья Аркадьевна. Она в пять минут поможет вам.

В приемной сидел молодцеватый майор, лет тридцати семи, с широким скуластым лицом и маленькими пронзительными глазами.

Дверь кабинета приоткрылась, и вышел, придерживая щеку рукой, лейтенант.

— Входите! — раздалось за дверью, и майор вошел в кабинет.

— Здравия желаю! — усаживаясь в кресло, поздоровался он. — Майор Климко, не признали, Софья Аркадьевна?

— Здравствуйте, я помню вас. Вы были недавно у Григория Васильевича? Что болит?

Через полуоткрытые двери был слышен их разговор.

— Да вот тут, верхний зуб… пломба выскочила… Я даже не заметил, как это случилось.

— Откройте шире рот, зуб крайний, надо тщательно осмотреть его, — начала было врач, но неожиданно сказала: — Вы, майор Климко, совсем недавно пили водку и, желая, по-видимому, заглушить ее запах, заели чесноком?

— Самую малость, всего 200 граммов, Софья Аркадьевна, а чеснок, это только с колбасой был…

— Прошу вас прийти на прием завтра. Я лечить вас сегодня не буду, — решительно сказала врач.

— Почему так? — с удивлением, все еще сидя в кресле, спросил Климко.

— Ничем вам помочь не могу, майор. Нужен анестезирующий укол, а вы пили водку…

— Ну и что, самую ж малость, Софья Аркадьевна, — сказал Климко.

— Не могу, не имею права. При уколе спирт может вызвать кровотечение, словом — до завтра.

Майор медленно поднялся.

— Да как же так, Софья Аркадьевна? Ведь я ж приехал с заставы… 65 километров на машине трясся и вдруг… завтра. Да кто ж мне разрешит два раза подряд сюда из-за зуба приезжать?

— Это уже ваше дело, но если и в следующий раз приедете с запахом водки, доложу начальству:?

Майор, криво ухмыляясь и пожимая плечами, вышел из кабинета.

— Следующий, — услышал Радин женский голос сквозь полуоткрытую дверь. Он вошел и остановился у дверей, не зная, что ему следует делать. Две женщины в белых халатах — одна с повязкой, другая с белым докторским пирожком на голове смотрели на него. Было видно, что его отличный штатский костюм, незнакомое лицо и вообще нездешний вид удивили их.

— Простите… я к зубному врачу… у меня вот, специальное разрешение, — протягивая направление, выданное лейтенантом, сказал Радин, несколько смущенный. Да и было от чего смущаться. Большие, ясные, чуть продолговатые глаза врача с любопытством смотрели на него. Из-под колпачка виднелись золотистые волосы.

— Вы Радин?.. Писатель Радин, автор «Саломеи» и пьесы «Ожидание»?

— Да. А вы знаете мои вещи? — удивился Радин.

— Знаю. Я в прошлом году смотрела в Ленинграде «Саломею», она не понравилась мне, а «Ожидание» я люблю… даже храню ее в своей библиотеке. Будем знакомы, я Четверикова Софья Аркадьевна, муж говорил мне о вашем приезде, — и она протянула ему руку.

— Вы… супруга полковника Четверикова?..

— Да. А вы, я вижу, удивлены, вероятно, никак не предполагали, что «ведьма», как меня тут зовут некоторые, — она улыбнулась, — окажется не такой уж ведьмой?

Радин все еще озадаченно смотрел на нее.

— Да нет, я просто не знал, что… что вы… — он запнулся.

— Ничего, ничего. Из сказок мы знаем, что не все ведьмы с клюкой и седыми волосами, с одним зубом во рту, бывают и другие. Вот я из тех.

Владимир Александрович, садитесь в кресло.

Когда он уходил, Софья Аркадьевна сказала:

— Как только вернетесь из поездки на заставу, позвоните мне вот по этому телефону. И я, и мой муж будем рады, если вы проведете с нами вечер.

Радин пожал ей руку и не спеша направился к себе.

И в этой провинциальной глуши такая одухотворенная красота, такое изящество линий… Непостижимо, как она может жить с заурядным, ничем не примечательным человеком?

Эти мысли не покидали его.

— Да что это я, в самом деле, — наконец обозлился он, — не хватает, чтобы еще влюбился здесь, в этом медвежьем углу, в чужую жену, — но полностью освободиться от впечатления, произведенного «ведьмой», не смог.

Вечером он ужинал с капитаном Кориным, спокойным, рассудительным человеком, рассказывавшим ему о границе, ее людях, о методах врага, засылавшего своих агентов к нам… — Способов много, они их меняют, совершенствуют. Нелегкая задача своевременно разгадать все ухищрения противника. Ведь у них десятки «бюро», в которых работают сотни специалистов по «мокрым», «сухим» и прочим делам. Я бы хотел вас предостеречь от ошибки, которую часто совершают наши писатели, когда пишут о том, с какою легкостью мы ликвидируем и разгадываем козни врага. Не так-то это все и легко, — закончил свой рассказ капитан.

Жена Корина внесла чай и легкую закуску и тоже присела на стул.

Разговор стал общим и уже не касался работы пограничников.

— А как вы проводите время? Не скучно? Встречаетесь с женами командиров? — поинтересовался Радин.

— Раньше было веселей, как-то дружней жили, чаще встречались, а теперь… — хозяйка махнула рукой: — Только кино, в клубе иногда встречаемся, а так больше все по домам да квартирам.

— Почему раньше было лучше?

— Да как же. Тогда командирша была другая, простая, не важничала, не задавалась, как некоторые.

— Ну, теперь пойдет ругать новую начальницу, — засмеялся капитан.

— А конечно… Не одна я так говорю, все ее ругают. Задавака такая, слишком много мнит о себе, всего-навсего зубной врач. Другие, быть может, сто раз лучше, но не ходят с таким форсом, как она.

— Это кто, полковница? — спросил Радин.

— Она самая. Неделями ее не видим. Прежняя с нами и в кино, и на собрании, и по грибы, и на реку ходила, а эта только «здравствуйте-прощайте». Заведет свой патефон, да «Тонкую рябину» раз по десять в день слушает, вот и все ее веселье.

— Ну, она хороший работник, больные ее хвалят, — заступился за полковницу капитан.

— Велико дело зубы рвать да пломбы ставить, она б вот как мы с детьми на кухне повозилась, вот это была бы работа.

— А у них нет детей? — спросил писатель.

— Откуда! Ей двадцать шесть, а ему, старому… — хозяйка поглядела на мужа и добавила — и все пятьдесят. Ну она на полковника польстилась, а вот чего он в ней завидного нашел, не понимаю, — пожала плечами хозяйка.

— Ну, это ты уж того… — вставил капитан:

— Бог с ней, с вашей полковницей, давайте лучше поговорим о жизни на границе, — желая переменить тему, сказал Радин.

Застава № 7/6 или, как ее именовали в отряде, хозяйство Кулябки, представляла собой двухэтажный добротный деревянный дом с прочным, каменным основанием.

На первом этаже расположилась вся официальная часть заставы. Здесь жил и старшина-сверхсрочник с женой и трехлетним сыном, тут был и цейхгауз, человек одиннадцать пограничников. Наверху жили два младших командира, фельдшер и прачка, имелась и свободная комната с кроватью, столом и диваном — «гостиночная», комната для приезжавших из городка и отряда.

Тут устроился и Радин. Недалеко от большого дома стоял уютный, небольшой, добротно и любовно построенный домик с завалинкой.

Это был дом командира заставы, серьезного, молчаливого и подтянутого капитана Кулябки.

В тени огромных сосен стояло еще три домика. В стороне, ближе к речке, были навес и конюшня.

Караульный пограничник прохаживался возле деревянного гриба. Слышались голоса женщин, стиравших белье у речки.

«Тишь, покой, благодать!» — шагая под соснами и вдыхая густой хвойный аромат, подумал Радин. Что-то первозданное было в спокойном шуме сосен, в этом обилии стволов, ветвей, сквозь которые едва пробивались солнечные лучи. Суровая и величественная красота стояла вокруг. Толстые, высоченные, кирпично-ржавого цвета стволы сосен уходили далеко ввысь. Они стояли, теснясь друг возле друга, и под ними, как бы выбегая и резвясь, шумели кудрявые небольшие сосенки; они росли густо, плечом к плечу, не заботясь о свете, не боясь, что их сожмут и задавят огромные, хмурые великаны. Где-то стучал дятел, других птиц не видно было, и могучий лес жил своей величественной, сосредоточенно-хмурой жизнью. Не переставая шумели кроны сосен где-то высоко-высоко, белки перескакивали с ветки на ветку, иногда падала сухая ветка или, змеясь, пробегал по стволам причудливый солнечный блик.

«Боже, как хорошо», — прикрыл веки Радин. Да, хорошо, но жить так, как живут эти люди, изо дня в день, из месяца в месяц… к зимой, и осенью, и летом… Нет, жить здесь постоянно, всегда, он бы не смог.

— Любуетесь нашей природой? — услышал он за собой голос Кулябки. — Могучая красота. Знаете, товарищ писатель, я до военной службы и не подозревал, до чего красива у нас природа. Ведь я горожанин, из Ростова, все детство и молодость провел там, на Дону, а когда взяли на военную службу и попал сюда, в пограничники, затосковал: привык к Дону, к степным просторам, к городу, думал, жизни мне не будет, все окончания действительной ждал, а прошло всего три года, и я влюбился в этот край, в его природу, вообще в север… Окончил командирские курсы, и вот уже шестнадцать лет здесь. Мне и запад, и турецкую границу предлагали, — не хочу, никуда отсюда не поеду, и помирать тут буду, — засмеялся капитан.

Они шли рядышком, углубляясь все дальше в такой же суровый, насупленный и угрюмый лес.

Капитан водил его по местам, напоминавшим Радину книги, читанные им в детстве. Майн Рид, Купер, Эмар и многие другие авторы припомнились ему.

Лес располагал к фантазии и затуманенным воспоминаниям детства.

«Не хватает еще избушки на курьих ножках и бабы-яги с клюкой», — подумал Радин.

— А вот тут избушка… не видите? — прерывая ход его мыслей, спросил капитан и засмеялся. — Здорово, значит, мы замаскировали ее… да вот она… вон — не туда, влево, влево глядите. Не видите? Ну, так идемте к ней, — и он, чуть опередив гостя, пошел между стволами. За ним, все еще ничего не видя, послушно побрел Радин.

— Вот она, избушка наша, вроде как центр, средоточие для постов, расположенных впереди. А ну, товарищ Брещев, принимай гостя, — негромко сказал капитан, и только тут Радин увидел замаскированную ветвями и хвоей землянку, вход которой был закрыт густо и широко раскидавшей свои ветки елью.

— Здорово, я бы прошел мимо, даже если б знал, что здесь землянка.

Их встретил приветливо улыбавшийся пограничник. В землянке, в углу, лежали две овчарки. Они спокойно смотрели на гостя, не делая никакого движения.

На столе было три полевых телефона, у стены — ручной пулемет.

— А где Рагозин?

— Пошел по постам, товарищ капитан.

— Как на «Звездочке»?

— Спокойно. Ничего не замечено, происшествий нет.

— Посты?

— Утром обошел, сейчас прошлись. Тоже все в порядке, нарушений и происшествий нет, — спокойно и четко докладывал старшина.

— Чем угостишь гостя? — улыбнулся капитан.

— Чай, консервы, варенье домашнее — жинка на дежурство дала. Вкусное, вам понравится, товарищ писатель, — сказал Брещев.

— А откуда вы знаете, что писатель? — удивился Радин.

— Какой же он был бы пограничник, если б не знал, что на заставе появился гость. Мы, пограничники, всегда обязаны знать о прибытии гостей как званых, так и незваных, — прихвастнул капитан.

— Точно! — подтвердил Брещев, разливая по кружкам горячий чай.

— А варенье у вас действительно вкусное. Передайте это вашей жене, — отхлебывая чай, сказал Радин.

— А тут все местное, голубика, костяника, морошка да брусника. Она все вместе варит. Я думал, нельзя так, а она смеется — я, говорит, сызмальства в деревне так варила.

— И действительно, хорошо! — еще раз похвалил гость.

Потом он слушал, как по телефону переговаривались с постами капитан и старшина. Вернувшийся вскоре Рагозин обстоятельно и толково рассказал об участке и людях, находившихся на постах. Радину, бывшему военному, окончившему артиллерийское училище и годичные арткурсы, эта обстановка была совершенно незнакома.

Тут была своя специфика.

В полдень, сопровождаемые Рагозиным, взявшим с собой на поводке одну из овчарок, они прошли по лесу домой уже другим, более коротким, но и более трудным путем. Они шли по круто взбегавшим, покрытым камнем и травой, холмам. Ноги цеплялись за перевитые, поднявшиеся наружу переплетенные корни деревьев. А вокруг все стоял и шумел, хмурился и кивал кронами сосен бесконечный лес. Перешагивая через узкие ручейки, шли мимо буро-зеленых скал, на которых неведомо как, неведомо чем питаясь, росли и сосны, и лишайник, и мох. Иногда зеленая, нарядная елочка, склонившись со скалы, повисала над обрывом. Ветер раскачивал ее, она вздрагивала всем своим зеленым телом и снова выпрямлялась, снова возвышалась над скалой до нового порыва ветра.

— На этом берегу — граница, на том — чужая земля, — показал капитан.

Они стояли среди нагромождений камня, а под ними бежала небольшая речушка, окаймленная с двух сторон порослью мелких, чуть-чуть поднимавшихся над землей, прямо игрушечных, елочек.

— На сто метров кругом и у нас, и у них вырублен лес. А эта черная полоса, видите, это вспахано специально, чтобы в случае перехода нарушителя остался след.

Радин с интересом и вниманием глядел вперед.

— Возьмите бинокль, — предложил капитан. — А там тоже где-нибудь за теми скалами или кустами сейчас стоят люди и разглядывают нашу сторону.

— А почему полоса распахана только с нашей стороны? — спросил Радин, продолжая разглядывать в бинокль противоположную сторону.

Кулябко улыбнулся.

— Потому что забрасывают нарушителей только с одной стороны.

Вокруг была тишина, и лишь иногда оживал лес. Это верховой ветер проносился бором, и тогда верхушки сосен примыкали друг к другу, слегка раскачивались, словно шепчась о чем-то. Затем снова наступала тишина, и опять густой, пряный, сладостный запах хвои и сырой, недавно омытой дождями земли, окутывал всех.

— Хорошо тут. И уходить не хочется, — мечтательно сказал Радин.

— А вы поживите подольше. В город всегда успеете, а таких мест, как наши, прямо скажу, даже здесь немного, — сказал Кулябко.

По ту сторону границы было тихо. Громады камней, стройные высокие сосны, зеленый ландшафт, кое-где пересеченный острозубыми скалами, а над всем этим голубело и переходило в синь бескрайнее небо, по которому проплывали маленькие, разрозненные облачка.

«А верно, хорошо бы пожить тут месяц-другой», — мелькнула шальная мысль, и Радин с неудовольствием вспомнил, что через десять дней ему надо возвращаться в Москву.

— А вон и их дозорный объявился, — тихо сказал Рагозин, тронув за рукав Радина. — Во-он, влево глядите, туда, где водопад… Видите, на корточках сидит за валуном, прячется.

Но как ни напрягал Радин зрение, так ничего и не заметил в скоплении камня, хаосе скал, густо заплетенных ельником, кустарником и порослем смолистой сосны.

— Это ничего. Мы тоже поначалу, пока не привыкли, никого и ничего не примечали, потом уже, спустя месяца два, научились все видеть, — деликатно сказал Рагозин.

— Ну, пойдемте. На границе, как видите, все спокойно, кроме белок, зайца да вот этого дозорного, что попался нам на глаза, никого нет.

Они повернули назад и пошли к заставе среди безмолвия леса, по еле приметной тропе, которая то и дело терялась среди кустарника и толстых стволов сосен.

Вскоре Рагозин попрощался с ними и пошел обратно на свой сектор участка.

— Добрый хлопец, — кивая головой в сторону ушедшего, сказал Кулябко.

Так, беседуя, они вернулись на заставу.

Приняв рапорт от дежурного, поговорив по телефону с начальниками секторов и отдав нужные распоряжения, капитан, взглянув на часы, сказал:

— Эге… скоро и обед. Прошу вас, товарищ писатель, ко мне. Моя жинка по случаю вашего приезда уточку зарезала и пирог с клюквой да голубицей испекла, — нельзя обижать хозяйку.

— С большим удовольствием, — ответил Радин, и они пошли к дому начальника заставы.

— В самый раз пришли, а я уж Лену хотела за вами посылать, — сказала жена Кулябко, встречая у порога подходивших мужчин. Русоголовая с веселыми глазами Лена, девочка лет шести, дочь Кулябко, с любопытством разглядывала гостя.

— Здравствуйте, Леночка, — протягивая ей руку, сказал Радин.

Девочка вдруг сконфузилась, застыдилась и стремглав бросилась в дом.

— Стесняется, — засмеялся капитан.

Дело, однако, было не совсем так. Леночка снова показалась в дверях. Она держала в руках чистое полотенце, мыло, зубную щетку.

— Вот вам, мойтесь, — важно сказала она.

— Щетку не надо, дурочка, — засмеялась мать. — Она вас ждала, и мыло и рушничок приготовила.

Леночка сама полила из кувшина гостю и отцу, молча, с достоинством, подала им полотенце, а остаток воды вылила на клумбу под окном.

За столом Леночка ухитрилась сесть прямо напротив гостя и с восхищенным любопытством немигающими глазами глядела на него.

— Хорошая у вас помощница, — сказал Радин хозяйке.

— А как же! Шестой годок уже пошел, — ответила хозяйка, разливая по тарелкам борщ. Он был горячий, густой и такой ароматный, что Радин вдруг почувствовал острый голод.

— А перед первым не грех и по сто грамм, — наполняя стаканчики, сказал Кулябко.

За окном был бор, невдалеке застава, коновязи и конюшня. Слышались голоса пограничников, где-то не вовремя прокукарекал петух, и опять тревожно зашумел лес.