Клэр Кент

«Принцесса»

Серия: Пламя Апокалипсиса (книга 2)

Автор: Клэр Кент

Название: Принцесса

Серия: Пламя Апокалипсиса_2

Перевод: Rosland

Редактор: Eva_Ber

Обложка: Rosland

Оформление: Eva_Ber

Глава 1

Пять лет назад

Последний день моей прежней жизни — пятница, и большую его часть я провожу в ссоре с Мелани Брубейкер.

Мы с Мелани обе учимся в Академии Фэйрфилд с пятого класса, и мы всегда были классическими друзьями-врагами. В течение первой половины нашего выпускного года мы оставались подругами, поскольку я помогла ей подготовиться к экзаменам и попросила моего отца написать ей рекомендацию в Браун. Но теперь она решила, что я заигрываю с ее парнем, которого я знаю с детского сада и который мне больше как брат, чем романтический интерес. Таким образом, большую часть дня мы обе настраивали друг против друга своих знакомых, заручившись как можно большей поддержкой для себя.

Это не что-то новое. Такое считается нормой, в Фэйрфилде, одной из самых эксклюзивных школ-интернатов в стране. Мне это кажется лишь легким стрессом, но сегодня это заняло большую часть моего времени.

Поэтому, когда я возвращаюсь в свою комнату после занятий, чтобы переодеться для тренировки по плаванию, я рассеянна, но на самом деле не в плохом настроении.

Я только успеваю снять зеленый пиджак своей школьной униформы, надетый поверх клетчатой юбки и белого топа, когда звонит мой телефон.

На экране появляется «Папа», и меня охватывает холодный озноб.

Мой отец — миллиардер, основатель технологической компании, и его мир вращается вокруг работы. Его дни расписаны с точностью до минуты, и в течение многих лет он звонил мне три раза в неделю в одно и то же точное время.

Любое отклонение от этого распорядка означает плохие новости. В последний раз это случилось четыре года назад, когда моя мать погибла в результате несчастного случая на лодке.

Я держу телефон обеими руками, опускаюсь в свое кресло перед столом и смотрю на слово «Папа».

Если я не отвечу, он будет продолжать звонить. Затем он свяжется с главным офисом и попросит кого-нибудь прийти и найти меня. Я не могу уклониться от того, что он хочет мне сказать… не более чем на несколько минут.

Итак, я, наконец, принимаю вызов.

— Привет, пап. Что происходит?

— Привет, Огурчик, — он всегда так меня называл. Когда мне исполнилось тринадцать, я несколько месяцев пыталась заставить его перестать и использовать мое настоящее имя, Оливия. Он пытался, но не смог с этим справиться и продолжал переживать из-за своих неудач, так что в конце концов я просто смирилась с тем, что всю свою жизнь буду для него Огурчиком. — У нас тут кризис.

Мой отец любит меня. Я ни разу не усомнилась в этом факте. Но его манеры часто бывают резкими и деловыми, так что отсутствие светской беседы не является чем-то необычным.

— Я так и поняла. Что происходит?

— Тебе нужно уехать из Фэйрфилда прямо сейчас. Никаких вопросов не задавай.

— Что? Покинуть школу? На следующей неделе у меня промежуточные экзамены…

— Я знаю. Но сейчас все это не имеет значения. Я все объясню, когда ты приедешь сюда.

Впервые я слышу что-то еще, помимо будничного тембра его голоса. Он напуган.

«Напуган».

Именно это понимание превыше всего остального удерживает меня от возражений. Мне тоже внезапно становится страшно.

— Хорошо, — мой голос слегка дрожит. — Где ты? Ты пришлешь за мной машину?

— У меня есть кое-кто, кто сопроводит тебя. Он даст тебе инструкции. Просто делай, что он говорит. Пожалуйста.

Мне приходится с трудом сглотнуть, прежде чем ответить. Моя рука слегка дрожит.

— Хорошо. Так и сделаю. Где я могу с ним встретиться?

— Он прямо сейчас у твоей двери.

Ахнув, я вскакиваю на ноги и распахиваю дверь своей комнаты. И действительно, там, в коридоре, стоит мужчина. Он крупный, темноволосый и неулыбчивый. Хотя он аккуратно одет в сшитые на заказ брюки и белую оксфордскую рубашку, он все равно выглядит несколько грубовато. Опасно.

У него пистолет в наплечной кобуре.

— Что за… — я таращусь на этого мужчину, разинув рот. Он мне незнаком.

— Пожалуйста, не трать время на расспросы. Он скажет тебе, что делать. Он приведет тебя ко мне.

— Но что я скажу в школе? Они не позволят мне просто…

— Я уже разобрался с этим. Ни с кем не разговаривай. Просто уходи с Грантом так быстро, как только сможешь. Он никому не позволит остановить тебя.

Это нереально. Все это было бы нелепо, не будь это так невероятно страшно. Я киваю, а потом понимаю, что мой отец никак не мог увидеть этот жест.

— Ладно. Я так и сделаю.

— Я люблю тебя, Оливия. Я все объясню, когда ты приедешь сюда.

Он использовал мое настоящее имя. Это ощущается как звон похоронного колокола.

— Я тоже тебя люблю, — удается мне сказать, прежде чем я сбрасываю вызов. Затем стою, как статуя, в дверях своей комнаты, уставившись на свой телефон.

— Нам нужно пошевеливаться, — говорит мужчина низким, грубоватым голосом.

Я знаю, что это правда, но это легче сказать, чем сделать. Я понятия не имею, что здесь происходит, и мне кажется, что даже если я попытаюсь сдвинуться с места, мои ноги не подчинятся.

— Хорошо, — я прочищаю горло. — Я Оливия Винсент.

— Я знаю, — он делает шаг ко мне, и я каким-то образом понимаю, что если я не пойду сама, он заставит меня.

— А ты Грант, я полагаю. Это твое имя или фамилия?

У него очень голубые глаза. Я не уверена, почему обращаю внимание на эту деталь.

— Второй вариант. А теперь пошевеливайся, девочка, пока я сам не вынес тебя отсюда.

Мой рост 177 см, я сложена как пловчиха, так что я не привыкла чувствовать себя маленькой. Но именно так я чувствую себя рядом с этим человеком. Он на несколько дюймов выше меня, с широкими плечами и впечатляющей мускулатурой, которую я вижу даже сквозь его рубашку с длинными рукавами.

— Ладно. Могу я собрать свои вещи?

Он разворачивает холщовую сумку и протягивает ее мне.

— Ты можешь взять все, что влезет в эту сумку. Не утруждай себя одеждой или туалетными принадлежностями. Возьми личные вещи, которые нельзя заменить.

Я смотрю на сумку. Потом на мою маленькую отдельную комнату. Я понятия не имею, что положить в сумку, потому что я даже не знаю, куда мы едем и на сколько времени.

— Представь, что сейчас начался пожар, — бормочет Грант. — Что бы ты взяла в первую очередь?

Этот совет помогает. Как и адреналин, бурлящий в моем теле. Я беру в руки фотоальбом, который собрала после смерти моей мамы. Мой айпад. Плюшевый слон, который был со мной с трехлетнего возраста. Любимый красный палантин моей мамы. Библию моей бабушки и ее старый экземпляр «Маленьких женщин», что были ее самыми ценными вещами. Мягкое, как бархат, покрывало, которое я повсюду беру с собой. Это заполняет все пространство в сумке.

— Мои школьные учебники? — спрашиваю я, оборачиваясь к Гранту, который молча наблюдал за мной в течение нескольких минут, потребовавшихся, чтобы собрать все это.

— Они тебе не понадобятся, — он забирает сумку из моих рук и застегивает ее на молнию. — Пошли.

Я задыхаюсь, сбитая с толку тем, как быстро все это происходит. Я действительно оставляю все свои остальные вещи? Своих друзей? Я хватаю свою любимую кожаную куртку со спинки рабочего стула и быстро натягиваю ее, пока Грант не успел меня вытащить. Затем я хватаю вязаную сумочку, которую использую в качестве кошелька, поскольку мне наверняка понадобятся удостоверение личности и блеск для губ.

— На этом все, — выдавливает Грант. — Пора уходить.

Он действительно довольно несносный командир.

— Дай мне минутку подумать…

— У тебя нет ни минутки. Все, что тебе нужно, будет предоставлено, и у тебя уже есть личное дерьмо.

Я задыхаюсь от возмущения, услышав, как мои любимые сокровища называют дерьмом. По любым оценкам, меня избаловали и изолировали от сурового мира. Наличие родителей с таким количеством денег, естественно, приводит к подобному. Но я не слабачка. Я привыкла стоять на своем. И я просто не привыкла к тому, чтобы об меня вот так вытирали ноги.

— У меня есть и другое личное дерьмо, — огрызаюсь я. — Я не хочу что-нибудь забыть.

— Если ты еще не вспомнила о какой-то вещи, значит, для тебя она не так уж важна. Так что тащи свою задницу за дверь, принцесса, или я сам тебя выволоку.

В случае с большинством людей это было бы пустой угрозой, но не с этим человеком. Я знаю это наверняка. Я хмуро смотрю на него, но все же перестаю тянуть время. Я действительно не хочу, чтобы он перекинул меня через плечо и вынес из здания, как мешок с зерном.

Он обхватывает меня за руку, ведет за дверь и дальше по коридору. У меня длинные, стройные ноги, но мне все равно приходится почти бежать, чтобы не отставать от него.

Когда мы выходим на улицу, группа моих одноклассников собралась вместе перед тренировкой по футболу, и они смотрят, как Грант тащит меня к черному джипу, незаконно припаркованному на кольцевой дороге перед школой.

Это не обычный джип. Он похож на армейскую машину. Если бы пистолет, который носит Грант, еще не убедил меня в опасности, то это стало бы последним аргументом.

Не благоразумие удерживает меня от разговора, пока я пристегиваюсь, а он садится за руль и отъезжает от школы. Дело скорее в том, что я застыла. Поймана в ловушку страха и замешательства. Это похоже на кино или напряженный, мрачный сон. Но не на мою обычную жизнь.

Я предполагала, что большая часть моей сегодняшней умственной энергии будет потрачена на эту глупую ссору с Мелани.

А потом случилось вот это.

Максимум, на что я способна — это завязать свои длинные волнистые светлые волосы в конский хвост, чтобы убрать их с лица, и написать отцу, что я уже в пути. Проходит восемь минут, прежде чем он отвечает «Хорошо».

— Куда мы направляемся? — наконец спрашиваю я в тишине машины.

— Аэропорт.

Я закатываю глаза от такого бесполезного ответа, но не чувствую себя достаточно комфортно, чтобы настаивать на большем.

Не то чтобы я думаю, что этот мужчина навредит мне. Мой отец никого не пускает на нашу орбиту, предварительно не проверив их с ног до головы. Скорее, дело в том, что Грант не подал мне никаких признаков того, что он открыт для вопросов или бесед.

Я не застенчивый человек. Мои ранние годы прошли в общении в основном со взрослыми, и я всегда была от природы общительной. Я могу подойти к кому угодно и завести разговор, и к тому же я привыкла, что люди тянутся ко мне из-за богатства и положения моего отца.

Большинство людей, с которыми я общаюсь, хотят разговаривать со мной, но этот свирепый, молчаливый мужчина, очевидно, не горит таким желанием. Кажется, он даже не замечает меня.

Мне удается незаметно поизучать его. Его возраст трудно угадать — где-то лет двадцать-тридцать с небольшим. Вероятно, он побрился сегодня утром, но на его квадратном подбородке уже появился намек на щетину. У него густые темные брови. Его бедра мощные и крепкие, обтянутые тканью брюк. Его глаза не перестают двигаться, сканируя дорогу перед нами, но также глядя назад и по сторонам, как будто он ожидает, что за нами будут следить.

Или нападут.

В его большом, напряженном теле чувствуется какая-то плотская сила. Я никогда не испытывала ничего подобного. В другой ситуации я, возможно, сочла бы это захватывающим, но сейчас у меня не хватает эмоционального диапазона для такого рода реакции.

Академия Фэйрфилд расположена за пределами округа Колумбия, и требуется около двадцати минут, чтобы добраться до небольшого местного аэропорта, используемого в основном для доставки грузов, где ждет частный самолет моего отца. Грант ничуть не более разговорчив, когда мы садимся в самолет и взлетаем. Как только мы оказываемся в воздухе, я направляюсь к кабине пилота, но за штурвалом не Рик, обычный пилот моего отца. Этот мужчина не более общителен, чем Грант, поэтому я сдаюсь и плюхаюсь на свое место, сердито глядя в сторону Гранта.

Он, кажется, не замечает этого, так что гримаса вскоре теряет свой смысл.

— Куда мы сейчас направляемся? — спрашиваю я через некоторое время.

Он поднимает глаза от своего телефона и просто смотрит на меня.

— Ты даже не можешь сказать мне, в какой штат? Регион? Страну?

— Кентукки, — произносит он наконец.

Я моргаю.

У моего отца есть собственность по всему миру, но я никогда не знала ни о каких владениях в Кентукки.

— Что там? — спросил я.

— Ничего. В этом-то и смысл.

Я почти предпочла бы не получить ответа, чем слышать эти запутанные загадки, а затем не получить никаких объяснений или возможности задать уточняющие вопросы.

Мне действительно не нравится этот человек. Надеюсь, после того, как он доставит меня к месту назначения, мне больше никогда не придется его видеть.

Решив не доставлять ему удовольствия от осознания моего разочарования, я достаю свой любимый плед и заворачиваюсь в него, поджимая ноги и откидываясь на спинку сиденья.

Я не устала, но есть что-то успокаивающее в том, что я до подбородка укрыта мягкой тканью. И прямо сейчас нет другого доступного утешения.

***

Мы около двух часов в воздухе, и к тому времени, как мы приземляемся, я нахожусь в странном напряженном состоянии. Я выхожу вслед за Грантом из самолета и сажусь в ожидающий меня автомобиль — он тоже выглядит как военный — и не утруждаю себя произнесением хоть одного слова.

Мы едем около часа. Он не шутил, когда сказал, что здесь ничего нет. Очевидно, что это сельский регион, где лишь изредка в стороне от шоссе встречаются небольшие городки. Много сельскохозяйственных угодий и пастбищ, а в остальном просто пологие, поросшие лесом холмы.

Когда машина замедляет ход, я выпрямляюсь и оглядываюсь по сторонам. Перед нами открываются механизированные ворота, и мы въезжаем на участок земли, окруженный высоким электрическим забором. Дорога посыпана гравием и несколько минут тянется через густой лес, после чего мы подъезжаем к странному зданию.

Оно цилиндрическое и очень большое, с плоской крышей и без окон. Там есть одна огромная дверь типа гаражной, и она открывается, позволяя нам въехать внутрь.

— Что за чертовщина? — выдыхаю я, оглядываясь по сторонам.

Внутри припарковано много автомобилей. Плюс пара пропеллерных самолетов и что-то, похожее на военный танк.

Я все еще смотрю, пытаясь понять, что происходит, но тут Грант открывает мою дверцу и вытаскивает меня наружу, заставляя встать на ноги. Он кладет руку мне на спину и ведет к центральному сооружению в центре гаража.

Ведет — слишком мягкое слово. Он буквально толкает меня, если уж на то пошло.

Мои ноги подстраиваются под его темп. Мы подходим к двум вооруженным охранникам, которые не задают нам вопросов. Они, очевидно, знают Гранта и расступаются, чтобы он мог протолкнуть меня в нечто, что оказывается большим лифтом.

Я прочитала достаточно книг и посмотрела достаточно фильмов, чтобы теперь понимать, где мы находимся.

— Это что-то вроде подземного бункера? Убежище от радиоактивных осадков или что-то в этом роде?

Он бросает на меня взгляд, который я не могу истолковать. Я недостаточно хорошо его знаю, чтобы разобраться в тонкостях выражения его лица.

— Бывшая ракетная шахта. Она была переделана.

— Что происходит? Неужели вот-вот начнется Третья мировая война? — я понятия не имею, как мне удается говорить спокойно. Мое сердце болезненно колотится где-то в горле, и я едва чувствую свои руки.

— Не это. Но все могло быть так же плохо. Твой папа объяснит. Он велел мне ничего не говорить.

Что ж, это делает его молчание немного менее раздражающим. Если у него есть инструкции от моего отца, то он вряд ли проигнорирует их.

Все в мире (за исключением иногда меня) делают то, что им говорит мой папа.

Лифт выглядит как что-то из «Звездного пути», и мы спускаемся на несколько этажей, пока двери не открываются. Я ожидаю, что бункер будет серым, унылым и стерильным, но комната, в которую мы входим, совсем не похожа на такое.

Она выглядит как роскошная квартира. Отполированные полы. Картины на стенах. Элегантная мебель в стиле минимализма.

Мой отец ждет меня, сидя в кожаном кресле. Он встает и спешит ко мне, чтобы заключить в объятия.

Я обнимаю его в ответ. Естественно, я обнимаю его. Все мое тело начинает трястись.

— Мне так жаль, что я так напугал тебя, Огурчик. У нас просто было мало времени, и мы не могли рисковать, что ты кому-нибудь расскажешь.

— Что происходит? Это же не ядерная война?

Грант отступил в угол рядом со входом в лифт, но его еще не отпустили, так что он явно не может уйти. В данный момент я едва замечаю его. Все мое внимание сосредоточено на моем отце и той катастрофе, которая ожидает на пороге.

Мой отец, благослови его Господь, никогда не теряет времени даром и не валяет дурака.

— Ты слышала об астероиде, который приближается к Земле?

Я моргаю. Хмурюсь. Копаюсь в своем сознании.

— Я… Я не помню. Может быть, — я редко обращаю внимание на новости или текущие события.

— К нам приближается большой астероид. Ученые думали, что он едва-едва промахнется, но они ошибались. Теперь они почти уверены, что он ударит по нам.

— Где? Здесь?

— В Европе. У нас нет технологий, чтобы остановить астероид такого размера. Они попытаются, но ничего не смогут сделать. Он ударит по Европе. Они предсказывают, что это уничтожит большую часть континента и окажет разрушительное воздействие на весь мир, даже здесь, в США.

— Астероид?

— Да. Он нанесет невероятный ущерб, возможно, на долгие годы. Это произойдет не раньше чем через месяц или два, но новость станет достоянием общественности сегодня чуть позднее, и, вероятно, возникнет массовая паника. Гражданские беспорядки. Все виды насилия. Так что сейчас самое подходящее время затаиться. Здесь, где безопасно.

Это не та новость, которую можно переварить быстро или четко. Это сидит у меня в голове нетронутым, поскольку сначала я задаю самые несущественные вопросы.

— Ты заранее знал, что это произойдет? Вот почему ты построил этот бункер?

Он качает головой. Он худощавый лысеющий мужчина лет пятидесяти. Я знаю, что другие люди находят его привлекательным, но он никогда не был для меня никем, кроме моего отца.

— Я его не строил. Я купил его около пятнадцати лет назад вместе с десятками других семей, просто на случай, если случится что-то подобное. Нас здесь около двухсот человек. Мы будем не одни, мы запаслись всем необходимым и подготовились. Это будет сообщество. Мы ждем еще нескольких отставших, но потом нас запрут. Здесь мы будем в безопасности. Я обещаю.

Я сглатываю. Переплетаю свои руки вместе.

— А все остальные? Все мои друзья?

— Мне жаль, — отвечает он, качая головой. — Мне действительно жаль. Но мы не можем спасти всех.

Мои губы приоткрываются. Я смотрю на него. Я просто не могу вникнуть во все это.

— Как… как долго?

— Мы понятия не имеем. Это может занять много времени, если после столкновения с астероидом все станет по-настоящему плохо. У нас хватит припасов как минимум на пять лет.

— Пять… — по какой-то причине я оглядываюсь на Гранта, как будто он может дать какие-то ответы. — Но у меня промежуточные экзамены. И большая встреча в следующие выходные.

Может, кажется глупым упоминать о таких вещах, учитывая ситуацию, но следующий год моей жизни уже распланирован. Через несколько месяцев я заканчиваю школу с хорошими оценками и отличными результатами по внеклассным занятиям. Потом, в июле, мне исполнится восемнадцать. А осенью я поступлю в Йель. Ни у кого из нас никогда не было сомнений по этому поводу.

— Возможно, это займет не пять лет. Мы сможем следить за условиями на поверхности, так что, если будет безопасно или если все пройдет не так катастрофично, как мы опасаемся, тогда мы откроем двери и вернемся, и ты сможешь закончить школу, как планировала. Но это реально. Это именно та катастрофа, для которой построен этот бункер, и она происходит прямо сейчас. Моя самая важная работа — обеспечивать твою безопасность, и именно этим я занимаюсь.

Мои глаза горят, но я не плачу. Я ничего не делаю, только дрожащими руками хватаюсь за ремешок своей вязаной сумки.

— Я понимаю, насколько это расстраивает, и мы можем поговорить об этом подробнее. Я обещаю. У нас будет достаточно времени, чтобы все обдумать. Но прямо сейчас я должен кое о чем позаботиться, и у нас не так много времени, пока нас не закроют. Поэтому Грант покажет тебе все вокруг и убедится, что ты устроилась в своей комнате

— Кто он вообще такой? — спрашиваю я, оглядываясь на стоического мужчину позади нас.

— Он один из здешних охранников. Его приставили к нам сегодня. Так что, пожалуйста, просто позволь ему показать тебе все вокруг. Мы еще поговорим позже.

Я облизываю губы и киваю отцу, который воспринимает этот короткий жест как согласие. Он подходит ближе, чтобы поцеловать меня в щеку, а затем исчезает в лифте, оставляя меня наедине с Грантом.

— Это ваша с отцом квартира, — говорит он. Его голос звучит мягче, чем до того, как мы пришли сюда, так что, возможно, он не всегда такой грубый и напористый. — На этом этаже есть еще три квартиры. Они самые большие в заведении. На других уровнях их от шести до десяти.

— Сколько здесь уровней?

— Восемнадцать. Поскольку это была старая ракетная шахта, по сути, это подземный цилиндр. В дополнение к жилым помещениям, здесь есть общественные зоны. Классная комната для детей. Клиника. Библиотека. Кинотеатр. Дорожка для боулинга. Тренажерный зал. Плавательный бассейн.

— Бассейн?

Он кивает.

— Все построено таким образом, чтобы быть полностью автономным и отключенным от сети с резервными солнечными генераторами на случай, если что-нибудь случится с нашей основной энергосистемой. У нас есть собственные системы фильтрации воды и воздуха. А также гидропонный сад и резервуары для выращивания тилапии, так что мы сможем питаться, даже если наши запасы кончатся. Я могу показать тебе все, но не хочешь ли ты сначала посмотреть свою комнату?

Я киваю. Мне не приходит в голову иного ответа.

Моя комната большая и роскошная, как в пятизвездочном отеле, и в ней полно одежды и личных вещей. Есть даже окна, в которых отображается проецируемая ландшафтная сцена, из-за чего меньше ощущается, что мы находимся под землей.

— Тут мило, — говорю я, поскольку чувствую, что Грант ждет от меня какой-то реакции.

— Да. Так и есть.

— Где твоя квартира? — спрашиваю я. Мне нет особой необходимости знать это, но все равно любопытно.

— Персонал размещен на двадцатом уровне. У меня есть приличная комната. И никаких жалоб.

Он не купил себе доступ в этот бункер, как это сделали мой отец и другие жители. Ему придется работать для этого. Но все же… он будет в гораздо большей безопасности, чем большинство людей в остальном мире, если дела пойдут так плохо, как думает мой отец.

— Как ты вообще получил эту работу? — спрашиваю я его. — Я думала, что за место в этом бункере большая конкуренция.

— Меня рекомендовал мой бывший командир. Я понятия не имел, что это такое, пока не попал сюда. По понятным причинам это держалось в секрете.

— О, — я кладу свою сумку на маленький письменный стол. Я понятия не имею, что мне теперь делать.

— Ты хочешь экскурсию прямо сейчас? Или тебе нужна минута-другая, чтобы взять себя в руки?

Я слегка хмурюсь на него, так как мне не нравится намек на то, что я еще не собралась с силами. Само собой, я справилась с этим не хуже и не лучше любого другого.

— Я в порядке. И на то, чтобы все это переварить, уйдет больше минуты или двух.

— Не сомневаюсь.

— Сколько времени было у тебя?

— Я работаю на этой работе чуть больше года, но в основном это было обучение и подготовка к будущему событию, которое, возможно, даже не произойдет. О том, что мы закрываемся, я узнал сегодня с утра.

У него было немного больше времени, чем у меня, чтобы приспособиться. Но не так уж много.

— Ясно, — я бросаю взгляд на свой телефон, который выскользнул из моей сумки. Он напоминает мне обо всех моих друзьях. Все еще учащихся в школе. Понятия не имеющих, что будет происходить. Прерывисто дыша, я шепчу: — Так мы действительно оставим всех остальных умирать?

Он смотрит на меня несколько секунд, прежде чем ответить.

— Они не все умрут. Поскольку астероид упадет на другой конец света, у людей здесь будет шанс спастись, и я думаю, что все в Европе быстро уберутся оттуда. Здесь, внизу, у нас будет большое преимущество, но это преимущество не продлится вечно. Если все пойдет так, как я думаю, то в конечном счете выживание будет зависеть не от того, у кого больше денег. Речь пойдет о том, кто достаточно вынослив, чтобы выжить в новом мире.

Я действительно не могу поверить, что веду этот разговор. Этим утром я была так зла на Мелани Брубейкер за то, что она обращалась со мной как с сучкой, крадущей парня.

— В новом мире? — повторяю я. — Значит, ты думаешь, что старый мир не сохранится? Что, если все не так плохо, как они думают?

Я никогда не забуду выражение его глаз и тембр его голоса, когда он говорит мне об этом.

— Я думаю, что астероид определенно упадет, и к сегодняшнему вечеру все на планете узнают об этом. А это значит, что мир, каким ты его знаешь, уже исчез.

Глава 2

Два года назад

В очередную пятницу я просыпаюсь в полшестого без будильника, точно так же, как делала почти каждый день в течение трех лет, прожитых в бункере.

Большую часть своей жизни я просыпалась рано для утренних тренировок по плаванию, и это лучшее время, чтобы посещать бассейн без перерывов и отвлечений. Этим утром я чувствую тяжесть, будто мое тело не хочет двигаться, поэтому я сажусь на край кровати, потираю лицо и смотрю на искусственное окно на стене. Ранее в этом месяце я изменила проецируемую сцену на пляж, чтобы она показывала утренний восход солнца с волнами, мягко набегающими на песок.

Это подделка, так что сцена обеспечивает лишь небольшую степень утешения. Я тридцать шесть месяцев не видела настоящего солнца и неба, но проекция лучше, чем ничего. Это лучше, чем глухая стена.

Я стараюсь не тратить слишком много времени на жалость к себе. В конце концов, если бы меня не было в этом бункере, я бы либо умерла, либо влачила жалкое существование. В течение нескольких месяцев после начала карантина у нас здесь была связь, так что мы знаем, что произошло с миром до и после столкновения с астероидом.

Невообразимая смерть и разрушения. От первоначального удара. От того, как массовое бегство из Европы ввергло мировую политику и экономику в хаос. От разрушительных последствий для климата. От нехватки продовольствия. От одного стихийного бедствия за другим.

Тот, кто выжил там, наверху, находится в гораздо худшем состоянии, чем мы, так что я не собираюсь ворчать в относительной безопасности здесь, внизу, даже если это заставляет меня тосковать по теплу солнца. Ветру на моей коже. Запаху соли в воздухе на пляже.

Я позволяю себе всего несколько минут посидеть, сгорбившись и задумавшись. Затем заставляю себя подняться на ноги, иду в ванную, заплетаю волосы в одну тугую косу и надеваю одежду. Я хватаю полотенце, сумку для плавания и бутылку из холодильника — продезинфицированную и наполненную фильтрованной водой — прежде чем выйти в коридор и направиться к ближайшему лифту.

Я больше не живу в огромной квартире, которую мой отец изначально купил для нас.

В это время по утрам здесь всегда тихо. Большинство смен начинаются не раньше семи. Я спускаюсь на уровень бассейна, больше ни на кого не натыкаясь, и первый человек, которого я вообще вижу сегодня — Грант, который заканчивает свои утренние круги, когда я бросаю полотенце и сумку и наклоняюсь, чтобы достать очки. Я износила все свои плавательные шапочки несколько месяцев назад, и заменить их было нечем.

Когда я погружаюсь в прохладную воду, Грант останавливается на другой стороне бассейна, вежливо кивает мне и говорит:

— Доброе утро.

— Доброе утро, — отвечаю я.

Вот и весь наш разговор почти каждый день. Он, должно быть, приходит сюда около пяти, потому что он всегда заканчивает до того, как я сделаю свою разминку. Потом он идет в соседний спортзал поднимать тяжести, но я не утруждаю себя этим. Плавание — достаточная нагрузка для меня.

Иногда я подумываю о том, чтобы задать Гранту вопрос. Поделиться дружеским анекдотом. Сделать комплимент по поводу его фристайла. Все, что угодно, лишь бы начать разговор. Я ни с кем не сблизилась в бункере, но, похоже, я нравлюсь большинству людей. По крайней мере, они готовы улыбаться и болтать, когда я сталкиваюсь с ними. Даже люди, от которых у меня мурашки по коже и которых я стараюсь избегать, говорят мне больше, чем Грант.

С того дня, как он познакомил меня с этим местом, самым долгим разговором, который у нас когда-либо состоялся, был тот, когда он спросил, не хочу ли я переехать из квартиры моего отца.

Мой отец умер во сне чуть больше года назад. Однажды вечером я пожелала ему спокойной ночи, а на следующее утро он был мертв. Доктор не знал точно, что произошло. Вероятно, сердечный приступ. Они не были готовы использовать свои ограниченные медицинские ресурсы для изучения естественной смерти, какой бы внезапной она ни была.

Причина не имела для меня значения ни тогда, ни сейчас. Все, что важно — это то, что я потеряла своего отца.

Через несколько недель после его смерти Грант зашел ко мне, чтобы спросить, что я думаю об идее переехать в жилье поменьше. В конце концов, теперь я оказалась всего лишь одним человеком с самым большим жильем во всем комплексе. Грант был на удивление нежен, когда спрашивал. Он объяснил, что недовольные всегда были, и переезд станет великодушным жестом, который предотвратит обиду на меня со стороны людей, у которых было меньше. Он объяснил, что если я не захочу покидать квартиру моего отца, они сделают все возможное, чтобы удержать ее для меня, но он подумал, что было бы разумно поменяться местами с большой семьей, которая ютится в маленькой квартире.

Конечно, я переехала. У меня не было никакого желания жить в таком огромном, пустом пространстве — все оно было наполнено воспоминаниями о моем отце. Моя новая квартира маленькая, с одной спальней. Здесь очень мило, и мне всегда приятно видеть, насколько счастливы Джонсоны — родители, пятеро детей, две пары бабушек и дедушек — в этой большой квартире.

Грант кивнул после того, как я согласилась переехать. Пробормотал:

— Спасибо. Твой отец был хорошим человеком. Я скучаю по нему.

Это был самый долгий разговор, который у меня состоялся с этим мужчиной за последние три года.

Как всегда, я решаю не навязывать разговор мужчине, который явно в этом не заинтересован, и позволяю ему уйти, не сказав ни слова. Я плаваю до четверти восьмого, а потом возвращаюсь в свою квартиру, чтобы принять душ и одеться.

Оттуда я направляюсь на общественный уровень, чтобы забрать свой пакет с завтраком из главной кухни. Сегодня это маленький круглый омлет с помидорами и цукини, приготовленный из яичного порошка и подаваемый с кусочком тоста.

Все хорошо. У нас возникли некоторые проблемы с нашими аквариумами с тилапией, но наши сады по-прежнему процветают. Нам повезло, что у нас так много свежих овощей.

Я ем свой завтрак, пока спускаюсь в главные административные помещения. Большинству людей не разрешается просто заходить без предварительной записи, но мой отец всегда так делал, и никто не возражает, если я делаю то же самое.

Дэйв Кенни — разработчик и менеджер проекта бункера. Он дружелюбный, непринужденный мужчина лет пятидесяти. Такого я всегда мысленно называю «добрый старина».

Когда я вхожу в административный корпус, он слоняется по гостиной, разговаривая с несколькими другими людьми. Марта, его помощница. Грант, который закончил свою утреннюю тренировку и переоделся в серые брюки и черную футболку. И доктор Уиллоуби, который в своей прошлой жизни был климатологом и отвечает за мониторинг условий на поверхности, чтобы определить, когда безопасно будет выходить из карантина.

Я слышу обрывок разговора, когда открываю дверь и вхожу внутрь. Они говорят о качестве воздуха снаружи. Астероид выбросил огромное количество пыли и обломков, на некоторое время закрыв солнце и наполнив воздух загрязнениями. Просто дышать этим воздухом было бы опасно. Не настолько, чтобы убить кого-то мгновенно, но, безусловно, достаточно опасно, чтобы разрушить легкие и в конечном итоге привести к смерти всех, кроме самых сильных и удачливых. Осознание этого заглушило большинство протестов местных жителей по поводу выхода из карантина.

— Становится настолько лучше? — спрашиваю я, подслушав достаточно из разговора. — Какой там воздух снаружи?

Доктор Уиллоуби без колебаний делится со мной этой информацией.

— Намного лучше. Все еще загрязнено, но есть прогресс. Если ситуация продолжит улучшаться такими темпами, то менее чем через год воздух, вероятно, станет безопасным для дыхания без проблем со здоровьем.

— Вау, — я перевожу взгляд на Дэйва. — Тогда мы выйдем?

— Я не знаю. На поверхности все еще небезопасно. Насколько мы можем судить, стихийные бедствия начали утихать, и с воздухом проблем не будет. Но мы почти уверены, что здесь не осталось никакой узнаваемой цивилизации. Правительства свергнуты. Там все как на Диком Западе. Может быть, даже хуже. Даже если планета не убьет нас, это могут сделать другие люди, особенно если узнают, какими ресурсами мы располагаем здесь, внизу. Выход из карантина будет долгим и сложным обсуждением.

Я киваю, понимая все это. Я бы с удовольствием снова подышала свежим воздухом. Посмотрела на солнце и небо. Но если здесь, внизу, безопасно, а наверху — нет, то глупо будет выходить до того, как мы будем вынуждены.

После смерти отца я была эмоционально подавлена, и мне было трудно выйти из этого состояния. Мои дни, кажется, тянутся передо мной, как унылая, серая, бесконечная дорога, без поводов отвлечься или остановок для отдыха, но мне все равно кажется, что это лучше, чем быть мертвым.

Взглянув на Гранта, я задаюсь вопросом, что он думает обо всем этом. Он смотрел на меня. Я могу сказать это, даже несмотря на то, что он отводит взгляд, как только я поворачиваюсь в его сторону. Иногда я задаюсь вопросом, о чем он думает. Его так трудно понять.

И меня раздражает, что я, кажется, даже не нравлюсь ему.

Я еще несколько минут болтаю с Дэйвом и доктором Уиллоуби, а затем мне пора идти по коридору в кафе-бар на утреннюю смену.

У нас действительно есть кофе в бункере. Это один из предметов первой необходимости, который был припасен заранее. Но у нас ограниченный запас, поэтому кофе не может быть бесплатным для всех, когда люди выпивают по три-четыре чашки (или больше) в день. Каждому из нас выдается по одной чашке в день, и единственное место, где ее можно выпить — это кафе-бар.

Я работаю там посменно с девяти до полудня каждый день.

В течение первого года после карантина здесь все оставалось в значительной степени статус-кво. Жители пользовались привилегиями, порожденными их инвестициями, а персонал выполнял всю работу. Но на второй год в бункер попал вирус. Никто точно не знал, что это было и откуда взялось. Предполагалось, что системы фильтрации воздуха и вентиляции предотвращали воздушно-капельные заболевания. Что бы это ни было, оно менее чем за две недели убило тридцать девять из двухсот человек, находившихся в учреждении. Это стало огромным ударом по нашему чувству защищенности. Мы потеряли много сотрудников, а те, что остались, не смогли выполнять все задания. Поэтому мой отец и еще пара человек потрудились с Дэйвом над разработкой предложения по разделению задач, необходимых для поддержания работы всех наших систем. Это сняло большую нагрузку с персонала, и нас хватает, чтобы разделить необходимые обязанности на смены по полдня.

Некоторые из наиболее эгоистичных и высокомерных жителей жаловались, но Дэйв довольно твердо управляет сообществом. Люди, которые отказывались работать, не могли пользоваться местами отдыха, так что в конце концов даже самые плаксивые из нас сдались.

Я работаю поздним утром в кафе-баре и забочусь о чистоте бассейна и поддержанию нормального уровня воды в нем. И то, и другое — легкая работа. Я могла бы делать гораздо больше. Но каждый раз, когда я упоминаю об этом, мне говорят, что больше ничего не нужно.

Я завариваю новый кофейник, чтобы подготовиться к утренней суете. Многие люди заходят сюда выпить чашечку кофе с небольшим утренним перекусом. Затем я сажусь на табурет и обслуживаю тех, кто проходит мимо, болтая несколько минут со всеми, за исключением нескольких мужчин, от которых у меня мурашки по коже.

Все рады пообщаться со мной.

Никто не задерживается надолго.

Кафе-бар находится в углу главного общего этажа рядом с зоной отдыха и дальше по коридору от кинотеатра, библиотеки и игровой комнаты. Здесь всегда есть люди, которые просто проводят время вместе, наслаждаются отдыхом или ищут общения. Я наблюдаю за группами. Семьями. Парами.

И удивляюсь, почему это у меня никого нет.

Мой отец умер. С этим ничего нельзя поделать. И в отличие почти от всех остальных, у меня здесь не было никакой другой семьи. Но за последние три года я снова и снова наблюдала, как люди знакомятся — иногда случайно, а иногда в рамках долгосрочных партнерских отношений. Я видела, как супружеские пары распадались, а затем соединялись с новыми людьми. Когда мы закрылись, тут было всего шесть других подростков примерно моего возраста. Двое умерли от вируса, трое — девочки, и одного парня моего возраста зовут Бен. Он мне вроде как нравился. Я не была от него без ума или что-то в этом роде, но он был достаточно милым. Какое-то время я думала, что он может заинтересоваться мной. Я бы определенно не отказала ему. Но в прошлом году он сошелся с одной из других девушек.

Сейчас мне двадцать. Я могла бы сойтись с мужчиной постарше, если бы захотела. Однако свободных мужчин очень мало, и еще меньше — в подходящем для меня возрасте.

Единственный мужчина здесь, внизу, которого я нахожу по-настоящему привлекательным — это Грант, и он ясно дал понять, что я ему даже не нравлюсь.

И это нормально. Он мне тоже не очень нравится. Но трудно не заметить, какой он горячий, когда я так долго была одна, и у меня больше нет ни малейшей надежды найти парня.

Раньше мне нравилось читать любовные романы, но больше я этого не делаю. Они заставляли меня хотеть того, чего я не могу иметь, и это делало меня слишком несчастной. Сейчас я в основном читаю лайтовые детективы.

За эти годы у нас было несколько самоубийств. Не так много, чтобы это стало эпидемией, но определенно больше, чем было обычно в нашей прежней жизни.

Люди делают все возможное, чтобы устроить свою жизнь здесь, внизу. Я сама делаю все, что в моих силах. Но всегда кажется, будто мы находимся в подвешенном состоянии, ожидая, когда мир станет лучше. Нам не место здесь, внизу, где нет ничего, кроме искусственной обстановки. Мы созданы для того, чтобы чувствовать траву, ветер и солнце, обжигающие нашу кожу. Мы должны слушать пение птиц, сажать сады и чесать собак за ушами. Мы созданы для того, чтобы не оказываться запертыми в подземной тюрьме, даже если это единственное, что обеспечивает нам безопасность.

Некоторые люди не могут этого вынести. Я понимаю этот порыв, хотя никогда не задумывалась о таком шаге даже сразу после смерти моего отца. Я не уверена, почему. Просто я хочу жить.

Я хочу выжить достаточно долго, чтобы прожить жизнь лучше этой.

Когда мы приближаемся к полудню, кафе-бар пустеет, потому что большинство людей сосредоточено на обеде. Бен, единственный парень моего возраста, заходит незадолго до окончания моей смены.

Днем он работает в гидропонном саду, а сегодня утром болтался в игровой комнате. Он улыбается и машет рукой, когда видит меня, и делает крюк, чтобы поздороваться.

Он спрашивает о моем утреннем плавании и о том, что, по моему мнению, будет сегодня на обед. Я спрашиваю его о его девушке Таре, и он говорит мне, что все идет хорошо.

— Тебе тоже стоит обзавестись, — поддразнивает он со своей теплой улыбкой.

Я издаю сухой смешок.

— Подружкой? Может быть. Но, честно говоря, мне всегда нравились парни.

— Тогда найди себе парня.

— Я бы с удовольствием, но где именно я могу его найти?

Выражение лица Бена меняется.

— Ах. Да, это своего рода проблема. Но у тебя будет выбор, как только мы выберемся отсюда.

— Да, — я говорю это из вежливости. Не потому, что я в это верю.

— Ты расстроена из-за этого? Тебе бывает одиноко? — его карие глаза распахиваются в явном удивлении. — Кажется, ты всегда прекрасно справляешься сама по себе.

— Я в порядке. Но я не собираюсь лгать. Было бы здорово иметь кого-нибудь рядом.

— Да, наверное. И я уверен, что ты найдешь кого-нибудь. Ты такая красивая и такой замечательный человек. Сказать по правде, я мог бы подкатить к тебе, если бы не было ясно, что я не должен этого делать.

Пока он говорит, я замечаю, как Грант выходит из кабинета по коридору и направляется к главной кухне. Обычно он заходит в это время, чтобы забрать упакованный ланч. Ужин — единственное, что он ест за общими столами.

Сейчас в его внешности нет ничего примечательного, хотя я вижу, как он мельком бросает на меня взгляд. Обычно он кивает, и я слегка машу ему в знак приветствия. На самом деле ничего особенного. Просто отмечаю существование другого человека. Когда он видит, что я разговариваю с Беном, он отворачивает голову, кивая, как будто думает, что этот жест может прервать мой разговор. Так что у меня даже нет возможности помахать ему рукой.

Все взаимодействие длится менее пяти секунд, но это настолько отвлекает меня от слов Бена, что мне требуется минута, чтобы осмыслить то, что он сказал. Он уже меняет тему, снова упоминая, как он сегодня голоден и с нетерпением ждет обеда, когда я вспоминаю об этом.

— Что?

Бен хмурится.

— Что «что»?

— Что ты сказал? Что-то о том, что ты не должен был подкатывать ко мне?

— Да. У меня всегда было такое понимание.

— От кого?

— Ну не знаю, — он делает такое выражение лица, которое ничем не лучше пожатия плечами. — Просто в целом. Кажется, все это знают.

Мое сердцебиение ускорилось. Мои щеки горят. Я учащенно дышу, глядя на его невинно-растерянное лицо.

Как будто он не может поверить, что я еще не знала этого очевидного факта.

— Все знают, что они не должны ко мне подкатывать?

— Д-да. Так было уже некоторое время. Ты расстроена или что-то в этом роде?

Я смотрю на него, внезапно испугавшись, что вот-вот взорвусь.

Взорвусь от чего-то.

Я не была по-настоящему зла почти год. Я не уверена, почему. Просто такое чувство, что у меня не осталось достаточно энергии или эмоционального импульса для гнева. Я регулярно чувствовала раздражение, но не была по-настоящему зла.

Но прямо сейчас я зла.

В последнее время это чувство настолько чуждо моему существованию, что я почти не узнаю его, когда оно набухает, поднимается, наполняет меня.

— Я думал, ты знаешь, — продолжает Бен с озабоченным видом. — Я думал, ты вроде как хотела, чтобы об этом узнали все, и к тебе не приставали бесконечно. И что когда ты решишь, кто тебе интересен, ты просто попросишь.

Он такой милый и такой невежественный, что мне почти хочется рассмеяться, но я слишком отвлечена на горячее возмущение, пульсирующее внутри меня.

— Я не знала, — говорю я, понимая, что ему нужен ответ, иначе он продолжит проверять, все ли со мной в порядке. — Я думала, что никто не заинтересован во мне, — когда я вижу, что он собирается возразить на это заявление, я продолжаю: — Все в порядке. Ничего страшного. В любом случае, здесь не так уж много вариантов.

— Это точно, — он пожимает плечами и улыбается, когда видит приближающуюся Тару, свою девушку. — Но, похоже, наши сердца приспосабливаются к обстоятельствам, и в конечном итоге мы влюбляемся в окружающих нас людей, кем бы они ни были.

Это удивительно проницательный комментарий, но у меня нет возможности ответить, потому что он прощается и идет навстречу Таре. Это даже к лучшему. Мне сейчас слишком о многом нужно подумать, и все это никак не связано с Беном.

Кто-то предупредил, что ко мне нельзя приставать или ухаживать за мной. Может, это был мой отец, пытавшийся защитить меня, но на самом деле это на него не похоже. Он никогда не пытался помешать мне встречаться. После смерти моей мамы он всегда говорил мне, как бы неловко это ни было, что я могу поговорить с ним о сексе, мальчиках или отношениях. Эта коварная стратегия не похожа на его обычное поведение.

К тому же это явно продолжалось и через год после его смерти.

И кто остается?

Есть только один логичный вариант. Это должен быть Дэйв и остальные руководители в бункере. Ни у кого другого нет полномочий обеспечивать соблюдение такого рода запрета.

В целом они позволяют жителям делать со своей личной жизнью все, что те захотят, лишь бы никто не пострадал, это не расходовало ресурсы и не являлось растлением несовершеннолетних. Но сейчас мне двадцать. Взрослая по любым меркам. И все же каким-то образом я оказалась под запретом.

Гнев растет по мере того, как я перевариваю это новое знание. Эмоция нарастает еще сильнее, и вот я уже уверена, что злость вот-вот вырвется прямо из меня.

Я лишь наполовину осознаю, что Минди Грин подходит, чтобы занять мое место за кафе-баром. Моя смена закончилась, и это к лучшему. Я не уверена, что в данный момент смогла бы сосредоточиться на том, чтобы наливать кофе. Мне удается поддержать короткую, отвлеченную беседу с Минди, прежде чем мне разрешают уйти.

Это ощущается как судьба.

Первый, кого я вижу — Грант, выходящий из кухни и держащий свой пакет с ланчем. Наши пути пересекаются в коридоре.

Его взгляд скользит в мою сторону, автоматически оценивая окружение, но я вижу, как меняется его лицо, когда он замечает мой вид.

— Что не так? — спрашивает он хриплым голосом, резко останавливаясь.

Я чуть не задыхаюсь. Этот вид гнева настолько непривычен мне в последнее время, что я с трудом вспоминаю, что мне с ним делать.

— Как ты смеешь? — выдавливаю я.

— Что? — он явно сбит с толку моей атакой. Будучи неизменно практичным, он оглядывает коридор. Тут появляется все больше людей, которые приходят и уходят на кухню пообедать. Грант обхватывает пальцами мое предплечье и мягко тянет меня в пустую библиотеку, которая является ближайшей комнатой к тому месту, где мы стоим. Он закрывает за нами дверь. — В чем дело? — его ярко-голубые глаза настойчиво изучают мое лицо, тело напрягается, словно готовясь к кризису.

— В чем дело? В чем дело? — мне приходится прочистить горло, так как меня переполняют эмоции. — Как смеете ты, Дэйв и все остальные так поступать со мной? — я хочу наброситься на него физически. Встряхнуть его. Колотить его по груди. Сделать что-то активное, чтобы выразить ярость. Конечно, я этого не делаю. Я не склонный к насилию человек. — Я не ребенок, и я не принцесса в башне. Ты не можешь относиться ко мне так.

Я вижу, как на лице Гранта проступает осознание. Оно затмевает спешку, заменяя ее чем-то вроде осторожности.