Седая целительница

Пролог

— Вчера опять у Рябинки братскую могилу рыли.

— И много положило?

— Говорят, больше сотни. Все ещё зелёные мальчишки в первом строю были. Вот печенеги шаманов выпустили, и те детей высушили.

— О Земля, прими их тела… — словно шуршание доносился скрипучий, старческий голос. — И чем думает князь? Народу, поди, вдвое полегло на эти земли. А они с Южным всё одну бабу поделить не могут, а за это мальчишки, как мухи, гибнут. Тьфу на стерву! Чтоб ей житья не было!

— Мелко метишь, Февроний. Мелко… Царевна Ульрика всего-то повод да пыль в глазах таким дуракам, как мы с тобой. Князюшка наш, говорят, с молодости на Южного зубы точит. Да и сам слышал, что торговцы кумекали. Мол, внизу под рекой Озар рубиновые рудники. Вот они и цапаются за то, чья это территория.

— Дураки они оба, Ульзар. Как есть дурачье. Что наш князь расфуфыренный, что южный павлин. Неправильно это, то, как они с простым людом промышляют. Не по законам Высших.

— А ты, Февроний, чего хотел-то? Может, царские хоромы и слуг в придачу?

— Тьфу на тебя, Ульзар. Дураком двести лет прожил, дураком и помрешь. Я о другом тебе, старая морда, кумекаю. Вот помнишь, как при деде нынешнего князя было? Ну, при Давиславе III-м?

— Тоже мне сравнил дворняжку и волка. Князюшка Давислав таким правителем был, что все княжество слезами обливалось, когда он к предкам на упокой отошёл.

— Во-о-от, а я тебе, старый козёл, о чем говорю? — довольно тянет второй голос. — Я тогда ещё мальцом был, но, честное тебе слово, лучшей жизни ещё не видал. Папка мой, пусть предки примут его душу, десятерых детишек на ноги поднял. Ему княжеским указом двадцать восьмин земли дали, за каждого ребёнка по два. Вот батька их пахал и голодные рты кормил. Сколько лечебниц да школ открылось-то. А сейчас-то от силы одного или двух детишек прокормишь. Кого хворь унесёт, кого война, кого голод… А князю всё нипочём.

— Да, это ты правильно говоришь. Сам помню, после того как сиротками остались, староста нас сразу разбросал, благо, было куда. Старший братец в плотники ушёл. Средние вроде в стражники подались, а меня, самого меньшого, на подхват у сапожника. Зато человеком вырос. Потом свою лавку открыл, как сейчас помню. Пареньков собирали и отправляли к ремесленникам учиться, те, дураки, не хотели. Бежали… А потом помер наш князюшка, я тогда аккурат с моей Настасей в храме Расвета помолвился. Эх, знали мы тогда, что за напасть на наши головы придет?

— А наша вина-то где? — удивился первый. — Они, господа, сами и решили, кого на трон ставить. Всё по законам и обычаям.

— Брось мне сказки петь, Февроний. Чай, не вчера родился я. У Давислава было трое сыновей, так какого беса они поставили корону на голову самого немощного младшего? А? Или твоя пустая башка только овец считать может?

— Так старшие сгинули вроде. — неуверенно тянет старик, задумчиво расчесывая пальцами свою густую бороду с рыжиной. — Говорили, что княжич Урсан на болотах утонул, а среднего мечюры зарезали.

— Утонул он, ага. Ты где, Февроний, видел, чтобы чародея леса болота на свое дно тащили? Княжич Урсан лесным был, в мать свою пошёл.

— Так это что выходит, бояре его и убили… — и столько тихого возмущения в этом сухом голосе старика. — Вот уж душегубы, как можно носителю крови самого Лучезара дни отобрать. Постой, это чего выходит-то? Что княжича Станислава тоже безбожники погубили.

Делает вывод старик с рыжеватой бородой, отмахиваясь от испуганного взгляда рядом с ним сидящей женщины с поседевшей косой.

— Тише, Февроний. Кто же бояр безбожниками называет? Услышат ведь… — хватает она его за рукав поношеной рубахи. Пока палуба деревянной шхуны качается туда-сюда. А все пассажиры навострили уши на разговор двух стариков.

— Тыц, Аника! Не влезай в мужской разговор. Чего они мне сделают на старости лет-то?

Его вопрос адресован всем осуждающим взглядом, что следят за вольным мужиком. Жена старика прикрывает испуганно рот рукой, а маленький мальчишка сбоку вылезает из-под материнской пазухи и тихонько говорит: «Так на солёных рудниках пошлют, оттуда не вертишься, дядька».

— Солью они мне задницу припылят, — ядко отвечает болтун, зубоскаля на всех. Но тут же возвращается к своему собеседнику. Пока возле кучки зевак раздается любопытное: «Неужто и вправду княжича Станислава убили, чтобы младшего на трон поставить?»

— Не думаю. — щурит мутно-голубые глаза первый дед. — Можно они и пытались его отправить к предкам, только больно хорошим воеводой был княжич Станислав. Да и дружина его любила. Не сдался бы он без боя.

— Говорят, старшие сыновья Давислава Мудрого были красавцами писанными. — Щепотка отошла из угла, где жались друг к другу юные девицы, накручивая предки своих кос на пальцы.

Робкие слова вызвали смех у одного из матросов, который потянул за канаты, и широкий пласт паруса тут же был подхвачен попутным ветром.

— Ещё какими! Чего же ты хотела, лялька, от сыновей князя с кровью Высших и дочери клана Преданных? — он подмигнул стайке девиц, шлепая босыми ногами по деревянной палубе. — Весь терем вздыхал по юным наследникам. Один высок, как дуб, с волевыми плечами и золотистой гривой волос, как у самого Лучезара, не иначе. Отравили князя Урсана. Дочь одного из бояр полюбовницей к нему попасть хотела.

— Олег! — жестоко крикнул капитан шхуны с бортика. — Тебе, парень, десять лет каторги совсем мозги отбили? Прикусь язык, если не хочешь рыб кормить на дне морском. У бояр уши повсюду.

Последнее грузный мужичек со смешными изогнутыми усиками прошептал себе под нос. Но косматый парень со шрамом над виском лишь весело рассмеялся.

— Брось, Дукан. Меня дном морским пугать — это все равно что огненного червя попытаться сжечь. — В подтверждение своих слов черноволосый направил руку вперед, и из водной глади брызнула вода, бросая в его раскрытую ладонь нежно-розовую раковину.

Хищно улыбнувшись, он подбросил дар моря в воздух, а потом точным броском бросил его на колени одной девицы с большими, словно у совы, голубыми глазами.

— Держи, красавица. — Нежный румянец коснулся её бледных щёк, и девчонка смущённо промямлила: «Спасибо», сжимая до посинения пальцев неожиданный подарок.

— Хм, — показательно прочистили горло оба старика, призывая к порядку, на правах самых старших пассажиров, да и ещё мужиков. — Так что ты там говорил, милый человек, о княжичах?

Их любопытство разделяли не все, и ещё один из матросов лишь покачал головой.

— Договоришься ты, Олег. Видимо, и в правду разум потерял в соленых пещерах.

Слова своего товарища по ремеслу тот самый матрос, коим оказался еще и чародеем воды, пропустил мимо ушей. А лишь присел на корточки, продолжая собирать в причудливые узлы толстые веревки.

— А говорил я, дед… О том, что Урсана отравили и бросили в болотах. Княжича Станислава пытались заманить в засаду, оставляя на растерзание мечюров. Только дулю им, а не нашего князя! Станислав всех этих собак как капусту порубал. Хрясь! И нету больше этих тварей. В дворец прибежал, а там траур. Не успело тело князя Давислава остыть в могиле, как старшего наследника убили. Ой и лютовал тогда княжич, половину бояр заживо сжег.

На миг глаза парня со шрамом застыли над веревками, поддаваясь непрошеным воспоминаниям.

— Видимо, чуял княжич, что и ему могилу уже вырыли. Поэтому отправил он свою жену и сына к двуликим, в Северные леса. Да только по дороге их и ждала погибель. Станислав бросился за ними, но было поздно уже. Избранницу его зарезали, а князю пустил стрелу в спину его же товарищ по оружию, сын боярина Крашмы. Потом на престол посадили шестнадцатилетнего Родиона. Сына князя Давислава от второй жены. А бояре стали регентами, раз мальченок постоянно болел. Вот так-то.

Грустно закончил свою историю моряк, даже не замечая, как сильно сжимал рукой верёвки.

— Крашма… Крашма… — поскреб лысую макушку старичок с ржавой бородой. — Это же нынешний казначей! Во дела… И как таких только Матушка Земля носит. Тьфу на них!

— А ты откуда, сынок, всё это знаешь? — прищурил глаза второй дедок, опираясь подбородком о свою трость.

— Бабка моя служанкой у жены князя Станислава служила. Вот и рассказывала, когда одиноко было ей молчать.

Все тут же понятливо закивали.

— А как же сынок княжича Святослава? Что с мальчишкой стало-то? — раздался дрожащий голос той самой Аники, которая теперь жалась к плечу мужа.

Матрос потряс головой, выдавая жестом своё незнание о судьбе ребенка. И все присутствующие на палубе заметно приуныли. Никто ничего не говорил. И хриплый голос пьяницы у дальнего угла, покрытого с ног до головы шрамами, прозвучал как гром среди ясного неба.

— Молва ходит, что жена княжича из рода двуликих, пыталась убежать в лес с мальченком. — Мужик сделал большой глоток настойки из своей глиняной фляги и опять откинулся на доски за спиной. — Лучник ногу ей подстрелил, дальше бежать она не могла. Тогда княжна завидела берлогу медведя, сунула дитё туда, а сама поползла к обрыву. Войны её нагнали и у края зарезали. С тех пор о сыне княжича Станислава нигде не было слышно.

— Чего творится-то… — пришибленно пробубнил старик с рыжей бородой, а потом толкнул локтем своего раннего собеседника. — Слышь, Ульзар, а пацаненок мог и выжить.

— Одной Сварогу это известно. — покачал головой второй.

Вскоре над горизонтом замельтешили купола столичных хором. Прибрежный порт около Склона Торгашей был не так богат, как в прошлые годы. Пару лодок и ещё пару старых дырявых шхун, и те заморские.

Княжество уже двадцать лет воевало, истратив все ресурсы и богатства. Да и не только на войну истратилась казна. У бояр, как оказалось, был широкий и глубокий карман.

— Ну, Февронии, у кого остановиться желаешь? — пока моряки пришвартовали шхуну, опять заговорили старики.

— Так у двоюродного брата моего. Фадько здесь гончарством промышляет, на пару дней приютить должен, родня как-никак. Ткани продадим. А потом, позволет Ляля, домой возвратимся с Аникой.

— На что монетки потратить думаешь? — краем губ хмыкнул тот самый дед с голубыми глазами.

— Ясно дело, на что. Домашним еды накуплю, одежку, если Аника что-то найдет на ярмарке. В Рябухи внуки голодные, помочь надо. Полялька, дочь моя, овдовела недавно, а у самой трое детишек.

— Катинка, жена моего сыночка, тоже одна детишек поднимает. — Утерла слёзы краем платка старая женщина, вклиняясь в разговор мужчин.

— И ей поможем, — кивнул старик, приобнимая жену за плечи в знак утешения. — А потом, глядишь, и Ларик домой вернётся к своей семье. Так что, Ульзар, есть у меня куда гроши тратить. Ты лучше говори, куда сам собрался, да ещё и налегке.

— К внучке я пришёл, Февронии. Натаську за кузнеца замуж выдали ещё когда её батька с мамкой живы были, а он нынче в столицу удачу пробует. Хорошо хоть, что на войну не взяли, сам понимаешь, кузнец. Одна она у меня осталась. Единственная кровиночка в этом мире. Вот весточку её Буян прислал, что Натаська на сносях. Первенца ждут. Дай Земля, подержу правнука на руках, а потом на упокой пойду. Соскучился я по моей Настасье.

— И то верно… — отозвался второй, вставая со своего места и подхватив свою тяжелую ношу из валиков ткани.

Все ждали, когда моряки бросят перекладину за борт, чтобы покинуть шхуну. И вот издалека послышался крик и ржание лошадей. Пока люд на небольшом плацу у порта скопились в стайки и громче шепота молвить не смели.

— Чего это они? — недоуменно приподнял брови тот, что Февронии.

— Небось опять что-то бояре учудили. — поскреб затылок второй старик. Услышав подобное, капитан шхуны тут же крикнул на моряков с перекладиной в руках.

— А ну, остановились. Не бросайте пока…

Шепотки поползли среди людей. Тихий страх замер в глазах женщин, коим была забита почти вся палуба.

— Эй, малец! — бросил капитан парнишке, который собирал ракушки у берега. — Чего в столице стряслось-то?

Ребёнок недоуменно поднял загорелое лицо и пожал плечами:

— Так переворот во дворце, дяденька. Князя Люциара и всю вельможу закрыли в тереме. Говорят, стражу тоже в темницах бросили, а по всему дворцу гуляют чёрные тени.

— Вот те на. Панические шепотки усилились, и будто услышав слова беспризорника, из леса густой рекой потекла стая всадников. Все в чёрных одеждах. Узрев такое, люди испуганно отошли подальше от шхун, замолкая. Да настолько, что было слышно порхание ласточки.

— Мам, а как звали сына княжича Станислава? — шёпотом спросила маленькая девчонка с чумазым личиком, прижимаясь к материнской груди.

В то время всадники остановились. И их предводитель спрыгнул со своего пегого жеребца, уверенным шагом идя к единственной шхуне, чьи пассажиры ещё не сошли на берег.

— Назар. — голос матери и незнакомца в чёрных одеждах прозвучал одновременно.

Тёмная тень отлипла от дальнего угла палубы. Мужчина в чёрном плаще медленно прошёл по деревянному полу к борту со стороны берега. И легко поднялся на корму, чтобы через мгновение прыгнуть на землю. Шальной ветер начал колыхать судно, выдавая нервозность морских волн. Кроны деревьев принялись беспокойно шататься.

Ещё одно дыхание ветреного духа сбило капюшон с мужчины. Угольно-черные волосы, закрученные у краев в кудри, блеснули на солнце, спадая до плеч. Настырный ветер опять подул на него, поднимая чёрные волосы и обнажая ниже затылка на шее мужчины родимое пятно.

Знак самого Лучезара, основателя княжества и праотца всех князей. Восьмигранную звезду с четырьмя более острыми и большими краями. А по середине белая точка светлой кожи.

— Князь… — потрясенно выдавил из себя старец с седыми висками, опираясь на свою трость. — Феврония, ты это видишь? Неужто наследник живой?

— Вижу, Ульзар. Вижу…

— Господин, — всадник в чёрных одеждах прижал собранный кулак к сердцу и отпустил голову вниз.

— Вален, — кивнул странник хриплым голосом дикого волка. Холодный, словно пики гор.

Откинув голову назад, черноволосый пронзительно свистнул, заглушая самого ветра. Эхо этого свиста побежало во все концы, когда из лесной чащи выбежал чёрный жеребец. Словно сотканный из тьмы, конь со скоростью мыслей топтал зеленую траву под копытами, скача на зов своего наездника.

При виде этого монстра люди испуганно вскрикнули, спеша убраться с его пути до того, как свирепость жеребца обрушилась бы на них. Странное дело, но возле своего хозяина жеребец остановился, громко фыркнув через широкие ноздри.

Ухватившись за поводья, мужчина легко запрыгнул в седло. Прежде чем пустить ярого жеребца в галоп, мужчина развернулся к шхуне, на которой плыл одну ночь и день. Словив взгляд девочки, чьё детское любопытство сокращалось над именем пропавшего наследника престола, мужчина на миг заглянул в душу этих больших, невинных бирюзовых глаз.

В этих глазах отражалось всё:

Война…

Смерть…

Голод…

Погибель…

Не сказав ни слова, сын княжича Станислава и сестры альфы двуликих хлопнул ладонью по холке жеребца и сорвался в темную даль Княжественного Дворца.

За ним, словно стая воронов, пустились вскач те самые всадники в чёрных одеждах.

— Князь вернулся… — ошаломленно выдавил из себя матрос с красивыми глазами цвета морской волны, падая на колени и стаскивая с головы платок, коим были связаны чёрные волосы. Ветер тут же подхватил тёмные пряди, как и истошный вой мужчины: — Братцы, князь Назар вернулся!!!

Третьего дня подснежника 1834 года от великого раскола князь Луциан Немощный был свергнут с престола своим двоюродным братом Назаром Лютым. Дворец был взят в осаду, а свергнутого князя отправили в башню Позора.

Восемнадцатого дня подснежника 1834 года Совет бояр был распущен, а большинство из вельмож, будучи обвинены в измене и соучастии в убийстве княжича Урсана, княжича Станислава и его избранницы, вскоре были приговорены к смертной казни. Казначей Кришма был обвинен в покушении на членов семьи из рода Лучезара Великого и приговорен к высшей мере наказания — сжигания на костре. Изменник не дождался исполнения меры наказания, повесившись в камере. Все имения, золото казненных бояр отошли в княжескую казну.

Третьего дня морозника 1834 года князь Назар Лютый был коронован на престол. Война не закончилась. Но теперь Северное Княжество воевало против военного альянса Южного края не одно. У людей был князь, законный наследник короны.

Предстояло ещё много побед и поражений. Бесчисленные сражения на поле битвы, на политической арене и в самой жизни. Эта история родилась в этой войне, и её герои, может быть, не идеальны, но они сильно хотят жить и любить…

Глава 1

— Любавушка! Лю-ба-а-авушка! — орала с самого порога тётя Марыся. В избе послышался шорох и грозный мамин шик.

— Тихо ты, чего разкричалась, крикунья… Дочка спит, только что вернулась. Всю ночь у жены соседнего старосты роды принимала.

— Ой, беда на наши головы пришла, Любава! — завыла аки волчица тётушка. Пелена сна окончательно сошла с глаз, и я невольно прислушалась к голосам за тонкой ширмой печки. Спать все равно мне не дадут. Да и что у тетки приключилось?

— Тыц, Марыська! Чего стряслось? По порядку говори. Что за беда-то?

— Ой, Любавушка! — опять заныла женщина. — Пришли ироды за нашей спасительницей. Прячь быстрее целительницу нашу, покуда не забрали!

— Ты чего городишь, Марыська? Совсем из ума вышла. Кто пришёл? За кем пришёл?

— Так княжеские вестники пришли из самой столицы. Целителей с округи собирают и на грань шлют. — растерянно выдаёт тётка от матушкиного командного тона.

— И чего орать-то? Моя же целительница — девка, кто её на войну возьмёт-то?

— Возьмут, Любава. Возьмут. Будевой уже их к твоей избе ведёт. Не посмотрят, что девка. Ой, что ж будет… Что ж будет, Любава. Как же мы без её золотых ручек проживем-то?

— Постой, Марыся. Ты что-то путаешь…

Не успела матушка закончить свою мысль, как во дворе яростно загавкал Полкан, оповещая нас о непрошеных гостях. Холодок пошёл по спине. Неужто и вправду вестники самого князя…

Послышался топот ног и скрип закрывшейся двери. Стоило ей захлопнуться, как я мигом спрыгнула с печи на деревянные половицы. И тихонька, как мышка, подобралась к маленькому окошку, легонько отодвинув занавеску в горошек, пытаясь рассмотреть, что происходит во дворе.

Наш староста, довольно щурясь, постоянно кланялся высокому жилистому мужчине в тёмном плаще. Незнакомец восседал на рыжем скакуне, пока за его спиной мелькали ещё два всадника в таких же одеждах.

Спрыгнув со своего коня, мужчина со светлыми волосами посмотрел на матушку пронзительным взглядом, бросая холодное старосте:

— Она?

— Нет, воеводушка. Её дочь — целительница. — с плохо скрываемым удовольствием проворковал Будевой.

Тётушка Марыся испуганно ойкнула и отошла назад, матушка же напротив. Уперла руки в бока, грозно взирая на воина.

— Кто такие? И что забыли у меня во дворе?

Ну, по крайней мере, она ещё за вилы не взялась. Таким методом она недавних женихов отпугивала. Вот только я так и не поняла, приходили они свататься ко мне или к ней?

— Я вестник его светлости князя Назара из династии Лучезаровых. Пришёл исполнить его указ.

— Это какой же указ такой? — малость пришибленно выдавила из себя матушка.

— Собрать всех целителей из окрестностей княжества и отправить на военную грань. Здесь живёт целитель? — мужчина говорил холодно и даже чуть лениво, как будто семечки жевал.

Староста тут же вставил свои две гроши:

— Есть, дочка её. — после этой фразы обе женщины смерили его гневным взглядом. И мама растерянно повела руками.

— Так девка же…

— Я спросил, здесь есть целители или нет? — опасно прищурились глаза жестокого война. Отчего показалось мне в его тоне скрытое обещание покарать всех лгунов.

Но матушка либо не услышала эту опасность, либо не захотела её услышать. По упрямому взгляду я сразу поняла, что она собралась врать.

Тетушка Марыся тоже это поняла. И скороговоркой протрындела:

— Есть, воеводушка. Но она совсем ещё ребёнок. — попробовала зайти с другой стороны мамина подружка. И не по теплоте душевной. Младший сын тети Марыси был совсем плох. Целители по всей округи даже смотреть на него хотели, не то что лечить. Одна Маричка — старая целительница и моя наставница — его на настойках держала в мире живых. А после того, как знахарка ушла к предкам, её дело продолжила я.

Тётя Марыся знала, что если меня заберут, Тихона ждёт верная смерть.

Услышав её слова, воин напряг черты лица и взглянул прямо в глаза сельской женщины.

— Сколько ей?

Тетка обречённо опустила глаза вниз:

— Восемнадцать зим.

— Стало быть, и не замужем… — больше утвердил, чем спросил незнакомец, дожидаясь тетушкиного кивка.

Всадники за спиной мужчины недоуменно переглянулись, и тот, что постарше, удивлённо выдавил:

— Почему же ещё в девках ходит? Другие в её возрасте уже детей нянчат.

— Так нагуленыш же… — ядовито бросил староста с довольной улыбкой на лице. Мама бросила на него злобный взгляд, и у полненького мужичка покраснело лицо, а из ушей и носа пошла кровь. Схватившись за горло, мужчина закашлял красной, густой массой.

— Любава! — истерично крикнула тётя Марыся, хватая маму за рукав платья. Та прикрыла глаза на миг и глубоко вздохнула, воздух перестал сгущаться, и старосту наконец отпустило.

Всадников князя это зрелище ни капли не испугало. Но удивило. Даже безразличные голубые глаза главного из них заискрились на миг восторгом.

— Надо же, чародейка… — присвистнул тот, что помоложе, на сером коне. — Да ещё и воздушница.

— Дочь твоя тоже чарами наделенная? — тон мужчины с голубыми глазами изменился. Стал совсем немного мягче.

Матушка ожидаемо покачала головой. И робкая надежда озарила её глаза.

— Нет, воевода. Не дали ей духи ни капли чар.

Нагло соврала родительница. Хотя и не соврала вовсе, если хорошенько подумать, то не было у меня чар. А внутреннюю энергию я так и не смогла обуздать. Поэтому она и теплилась под печатью на спине, аккурат возле сердца.

— Так какая она целительница, если чар целебных нет? — подал голос тот же молодой воин.

На этот раз взгляд мужчины был направлен на старосту, что валялся на земле.

Тот мигом очухался.

— Травами лечит, воеводушка.

Надежда матери угасла, как свеча на ветру, мужчина отрывисто кивнул и махнул рукой своим людям.

— Забираем.

— Не отдам! — громко зарычала мама, призывая все свои чары. Отчего ветра закружили над лесом, срывая деревья с корнями. Тётка испуганно поддалась назад, ища убежище в избе. А я, наоборот, бросилась во двор.

Новый князь за пару семиц окрасил столицу в багровый цвет. Хоть войска и отбросили южан на многие селение обратно всего-то за одну весну. Тем не менее слухи о жестоком нраве князя Назара Лютого дошли и до нас. О беспощадности его подчинённых говорить тоже не стоило.

Я боялась, что мама в порыве злости ранит их. А потом её накажут за подобное неповиновение.

Выбежав во двор, я порывисто обняла родную фигуру, ощущая кожей, как ветер из острого клинка превращается в тёплое дыхание летнего неба.

— Не надо, матушка. Не надо…

Я гладила её по плечам и черным, как воронье крыло, волосам. А она обливалась слезами, обнимая меня так, что дышать было трудно.

Словив тот же безжалостный взгляд всадника за маминым плачем, я дрогнувшим голосом кивнула ему:

— Я… Пойду. Маму… Только не трогайте.

— Чтобы с первыми петухами была у дома старосты. И учти, чародейка, без шуток. Попробуешь дочь спрятать или поможешь ей сбежать… Одну отправлю в первую шеренгу, а вторую на каменоломнях! — его угрозы нас не трогают с мамой. Ведь до меня медленно начинает доходить, что меня забирают у мамы из родного дома.

— Не смей мне угрожать, воевода! — грозно кричит ему в спину мама, размазывая соленые слёзы по щекам. — Не смей! Прежде чем девок отправлять на войну, сам бы там пошёл воевать.

Мужчина замер на месте, словно солёная статуя. Громко выдохнул через нос и процедил сквозь зубы:

— Таков приказ, женщина. Я тебя предупредил.

Ударив каблуками сапог по животу коня, всадник самого князя умчался вдаль, оставляя за собой облако пыли и заплаканную маму. Молодой сопровождающий тут же последовал за ним, и в нашем дворе из непрошеных гостей остался лишь третий, более взрослый мужчина.

Сглотнув громко, он отвёл глаза от матери.

— Война сейчас, женщина. Все должны что-то делать, чтобы княжество не пало. Не рви себе сердце, никто твою дочку воевать не отправляет. На грани целители нужны. И так при прежнем князе многих убило, а солдаты всегда раненные. Не печалься, будет твоё дитё раны перевязывать да микстуры варить.

— Там война, — хриплым от слез голосом молвила мама, поднимая опухшие очи на мужчину. — Там смерть, бесчестье, боль. Кто мою девочку там защитит? Ты что ли⁉

Намёк матери был прозрачен как вода.

Но вместо того, чтобы признать очевидное, всадник ещё сильнее нахмурился.

— Не я. А командант, в чьё подчинение она попадёт. Чтобы ты знала, женщина, но есть указ князя. За изнасилования, мародёрства, ограбления и убийства в военное время наказание одно — виселица.

Бросив это напоследок, мужчина тоже пустил своего коня в галоп. А мы с мамой остались в обнимку на земле.

Всё завертелось с головы на ноги. Словно липкий туман напал на разум, и я не могла вырваться из него. Так весь день пришибленной и сидела на крылечке. Когда уже ноги посинели от холода, тётка Марыся отправила меня в избу на печь. Отдыхать перед долгой дорогой. Мама тоже вертелась по дому, за что-то хватаясь. Потом яростно отбрасывала вещицу и горестно плакала. Сердце ожидаемо отозвалось болью, и печать на спине неприятно засвербилась.

Подумать только, меня забирают на войну.

Самой не верится.

Гулко сглотнув, я поняла, что так и не усну.

Страх от неястного будущего впереди сковал горло так сильно, словно стальные обручи. Дышать не могла, всё думая да гадая: чего мне ждать с рассветом завтрашнего дня.

Одно осталось точным, как солнце на небе, завтра я покину этот дом. И одной Луне известно, вернусь ли обратно или нет…

Помотав головой от нахлынувших дум, я спустилась с печи. Раз таков княжеский указ, то кто я такая, чтобы ослушаться его. В одном эти вестники правы. С прибытием Назара Лютого грань военной шеренги сместилась далеко от нас. Жизнь начала налаживаться. Провизию из больших городов отправляли в маленькие села, как мы.

Княжество сделало первый вздох за почти двадцать лет войны, потихоньку зализывая свои раны под руководством башковитого князя. Который, как ни странно, думал головой.

Я родилась не в мирное время, аккурат когда началась война. Так что о спокойной жизни слышала разве что из рассказов матушки. Да и та не успела много хорошего увидеть. Больше всего старики жаловали рассказы об их юности, когда престолом правил Давислав Мудрый, дед нынешнего князя.

Правителя не зря прозвали Мудрым в народе. Он строил немыслимые вещи. Наладил торговлю через Белое море и реку Соленку. При его правлении в каждом селе была школа, где детишек учили грамоте и чтению. Если дитё с светлой головой или даром каким, то его сразу отправляли к ремесленникам или даже в саму столицу.

Но следующий князь, Радион Сонный, действительно был болен, и прозван он был так из-за своего недуга. Моя наставница рассказывала мне о странной хвори княжича — Белый рассудок.

Это когда ребёнок начинает терять контроль над явью и сном. Организм развивается медленнее, постоянные головные боли. Усталость и желание спать. Как правило, такие дети наделены ментальным даром, но не в состоянии его обуздать, поэтому живут на два мира. Причём в последнем они проводят куда больше времени. Наставница Маричка делилась со мной своим опытом и говорила, что такая хворь не лечится до конца, если чародей не усмирил свои чары. Поэтому с детства таких детей постоянно держат возле целителей, тех, кто одарён даром жизни.

Таким чародеем был старший брат князя. Несмотря на то, что младший был ему родным лишь по отцовской крови. Княжич Урсан постоянно поил его своей энергией.

Ходили слухи, что убила старших сыновей Давислава его вторая жена и бояр Кришма. Но, зная, как сильно любил Радион своих братьев, княгиня придумывала историю с болотом и мечюрами.

После смерти своего источника жизни состояние князя Радиона ухудшилось. Ходила молва, что он нигде не появлялся, даже на княжеских пирах. На собственной свадьбе князь тоже не присутствовал.

По этой причине был создан совет бояр, которые должны были вести государственные дела, пока князю нездоровится.

В браке с боярской дочкой того же Кришмы родился княжич Люциар и две княжны.

Пусть народ и не верил в то, что княгиня понесла от больного князя, который от силы три часа в день не падал в сноведения. Тем не менее у свергнутого князя Люциара родовое клеймо клана Лучазарных было.

Государь Радион Сонный правил Княжеством Северной Зари десять лет, так и не одев ни один раз корону на голову. В один зимний день князь просто не проснулся.

Сердце остановилось.

Я знала всю эту историю благодаря бабе Маречке. В молодости она служила помощницей дворцового целителя, поэтому знала о княжеской семье всё из первых уст. Однажды она обмолвилась, что князь Радион умер, когда узнал правду о смерти своих братьев.

Небылица это или нет… Уже никто не скажет. Точно знаю, что на трон посадили его единственного сына Люциара, который очень потакал своему деду, бояру Кришме.

Княжич был ещё ребёнком, кажись, не больше восьми весен. Так что людом опять правили бояре. Ну а потом…

Потом совет начал войну с нагами — удивительными существами, у которых ноги превращались в змеиный хвост. Ожидаемо проиграв, княжество потеряло побережье Белого моря и было полностью отрезано от торговых путей. Матушка рассказывала, что после перемирия с нагами вроде жизнь наладилась. Но тут уже князь повзрослел и начал цапаться с Южным Княжеством. Опять нагрянула война, которая длится уже десять лет.

Ни о каких лечебницах, школах или торговле и речи не шло. Люди пухли с голодухи. Разные эпидемии скосили не одну сотню детей и стариков.

Странное дело, но мы дошли до того, что старики умели читать, писать и считать. А молодые — нет.

Мне повезло больше. Пусть у меня и не было папки. А в спину всегда толкали, называя нагуленышем. Моя матушка передала все свои знания мне и поддерживала, когда Маричка взяла меня в свои ученицы.

С восьми зим я за Маричкой шла по петам в лесную глушь, чтобы найти нужную травку или собрать урожай для настоек. Чуть позже, освоив грамоту и чтение, начала писать сама рецепты и читать оные из единственного храма Рассвета в нашей округе.

Я стала той, о которой грезила моя матушка. Целительницей без капли чаров.

А теперь меня отправляют на войну. Войстену. Путь человеческой жизни плетется словно веревка, никогда не знаешь, когда она оборвется.

Ещё утром единственной моей заботой были преждевременные роды жены старосты соседней Малинки. Сейчас же я не могла привыкнуть к тяжёлым думам. Взяв с полки кусочек свечи и накинув потертый платок на плечи, пошла в сторону бани. Там в основном я хранила свои пожитки для целительской науки. Зайдя в тусклое помещение, в мои ноздри сразу ударил запах сушёных трав. Слёзы набегали на ресницы, капая большими горошинами на деревянный пол.

Я рухнула на колени, опираясь спиной о дверь, и разревелась. Плакала, как ребёнок, до мокрых щёк и опухшего, как земленика, носа.

Горестно было на душе. Как и любая другая девка, я мужа хотела, детишек родить. Имя им дать. В селе меня никто в невесты не сватал. И пусть по законам был у меня отец, но пропал он безвестно ещё до моего рождения. Вот люди за глаза нагуленышем и кличут.

Долго я так просидела. Мерковала о себе и о судьбе своей проклятущей. Когда ноги принялись колоть иголкой, встала. Не пристало ещё в долгий путь зареванной идти. Да и простыть так — не велико дело.

Собрав в широкую, коженную торбу* склянки да сосуды. Шепцы да ножечки специальные и моток нитки. Подумав немного, я всё-таки бережно вложила в ткань сборник из писаний Марички и моих рецептов. Может пригодится.

Торба вышла небольшой, и я, сглотнув гулко, воротилась в избу. Там возле топчана в сундуке хранилось моё скудное приданное. В основном оставшиеся ещё от мамки.

Открыв тяжелую крышку, я бросила взгляд на одежды. В широкую горловину моей сумки полетели пары тёплых, вязаных носков. Гамаши тоже две пары. Присмотревшись ещё раз, я сложила две сорочки, три плотных рубах тёмных цветов. И ещё одну сменную юбку.

Достаточно. А то мне предстоит всё это ещё тащить. Не забыв сунуть в кармашек на боку широкий деревянный гребень, я потянула кожаные тесемки и связала они в плотный узел. Кажись, всё.

Возле печи суетилась мать, набирая мне в дорогу еды. Я же не стала её тревожить, легла спать. Залезла на печь и придавила головой подушку, забитую сеном. Прикрыла веки, и какая-то тишина наступила. Будто и не покидаю завтра этот дом. Будто только что от очередной бедняги с хворью пришла. И усталость по телу бежит.

Судьбу нужно принять — так высечено на камнях при входе в Храм Лады. Кажись, жрецы богини любви были правы. Не дала она мне суженного. Не ждала я с войны ни брата, ни батьку, ни нареченного, ни мужа.

Может, в этом моя вина? Если сама горечь утраты не почуяла, то видеть мне ужасы эти воочию?

Так или иначе, я всё воротилась к словам того вестника. Правдивыми они были. Война идёт, и каждый должен что-то делать. Раз дали мне духи дар исцелять, то я должна использовать его на благо. Во имя добрых дел.

Смерившись с этими думами, на сердце сразу полегчало. Даже в сон начало клонить, да раздался голос матушки:

— Снежинка, ты спишь?

Занавеса с печи спала, и тонкий луч свечи пощекотал моё лицо.

— Нет, матушка, — привстала я на локте, взирая на женскую фигуру. Она тяжело вздохнула, малость потеребила подол своего поношеного платья и в конец залезла ко мне на лежанку.

— Не уберегла я тебя, дитё, прости. — отвела она свои глаза с поступающими слезами.

— Вашей провинности нет и не было. Вы видели сами, чего творится, слышали, чего торговцы молвят. Князь откинул грани войны далеко от нас. Но чего бы было, если бы южани дошли до нас. Неужто они бы нас пожалели?

— Но не девок же на войну отправлять! — крикнула матушка, и я отвела от неё очи.

— Чего уж сейчас руками разводить. Наше дело подчиняется… — тихо молвила, сторонясь заглянуть в лицо матушки. Но она лишь поддержала меня тихим вздохом.

— И то верно, дочка… Тяжка наша бабья доля. Прятала я тебя по миру, но от судьбы ведь не упрячешь.

— О чем эти речи, мама? — недоуменно спросила я, видя нерешительность в её взгляде.

— Не думала я, Снежинка, что придёт так скоро время обо всем тебе рассказать. Да раз так вышло… Кто знает, может и не свидемся вовсе? А помирать с этим бременем я не желаю.

— Чего вы, матушка, говорите такое? — беспокойство, словно змея, на сердце скрутилось. Не узнала я родного человека. Где же норов, что от одной искры сжигал целый лес? Моя родительница не умела колени преклонять ни перед людом, ни перед горестями.

Теплая ладонь накрыла мои пальцы, молча прося выслушать. И я послушно замолкла. Сон как рукой сняло.

— Мне только исполнилось семнадцать весен, как батька сильно погряз в долгах у местного сотняка. Я была дитем от первой жены и лишним ртом. Не особо меня жаловали в той избе. Батюшка хмельной всегда ходил, а уж когда сотняк заявился за наш порог, то решил меня своему должнику в наложницы продать. — тяжелый вздох сорвался с материнских губ, пока я тихо благодарила в своих думах богов. Лучше уж без батьки, чем вот такой. — Я, Снежинка, родилась далеко за Медными горами, около границы с Огняными ручьями. Там не особо ценились чародеи. Земли много, ее, стало быть, пахать надо, зачем там чары? Я малехенькой ещё была, с зеленым умом. Да только в полюбовницы к отцовскому ровеснику не желала. Кто-то тогда на ухо нашептал, что тикать мне надо. Да не абы куда, а в Лесногород, северную столицу нашего княжества. Ну я собрала узелок и до того, как петухи запели, уже в почтовой повозке прочь от родимого терема бежала.

— Как же так? — вздохнула я охрипшим голосом. — Родной батька в наложницы хотел отдать?

— В жизни всякое бывает, дочка.

Мать прижала меня к себе, и я затихла, как мышь, слушая дальше.

— В Торговлске высадили и отправили работу искать. Куда же девка одна в большом городе? Но удача ходила об руку со мной, ибо, думаю, в этом нелегком деле меня сама богиня Лада благословила. Вскоре я нашла себе работёнку, у одного старого чародея порядок в избе наводила да кушанья готовила. Он мне гроши платил, да и чары мои приучал держать в узде. А потом…

— Что, матушка? — любопытно приподнялась я, оглядываясь в материнское лицо.

— А потом я встретила твоего папку. — Казалось, тон нормальный, да только так много боли в этом голосе. — Буран имя твоего батюшки, Снежинка. Крепкий, высокий муж с серебристыми волосами.

— Постой… — подпрыгнула я на месте, хватая локон волос в свои руки, взирая уже привычную седину. — Так я такой родилась? Не напал на меня волк в детстве, и я не посидела? А от отца, выходит, цвет волос перепал?

— Да, Снежинка. Ты такой родилась. — Матушка отняла от меня свои руки и принялась беспокойно теребить платок. — Буран не был человеком, девочка моя. Он рожден двуликим, из племени белых волков.

— Как же ты с ним, матушка… — Я замолчала, поздно умом понимая, что сморозила.

— Люб он мне был всем сердцем. Да и я ему, так мне казалось. Двуликий по-другому со мной обращался, как королевну на руках нес. Может, от этого я и растаяла… Мы поженились по его традициям.

В подтверждение своих слов, мать освободила горловину рубахи, обнажая давний шрам в форме полумесяца.

— Буран обещал, что к себе заберет, на родину. Но… — Гулко сглотнула мать, пряча слезы под ресницами. — Князь Луциар вступил на трон и разорвал отношения с двуликими. Около северной заставы, граничащей с племенем Белых, была резня. Кто первый начал, один бес знает… Но людей много полегло. Твой папка исчез, ночью вышел из терема и не вернулся. Я его по всем знакомым искала, но глухо. Будто под землю провалился… Наконец его братец двоюродный мне поведал, что Буран вернулся в племя, и не пристало мне его ждать. Мол, есть у него там невеста. А я так, полюбовницей была.

Матушка всхлипнула, сторонясь моего взгляда.

— Не верила, как дурочка последняя, ждала. Потом наутро пятого дня в терем, который снимал Буран, постучала стража. Меня арестовали. Обвинили в том, что спуталась с шпионом. Должны были повесить по законам княжества. И я бы не сопротивлялась, честно тебе говорю, дочка. Да только тебя под сердцем почуяла.

Слёзы медленно потекли по её щекам.

— Видимо, и вправду Зима своих детей защищает. И меня уберегла, раз я кровиночку её сына носила. На телегу, что возила осуждённых женщин в столицу, налетела вьюга. Это в луне-то марозника*, да такая, что кожа на мясе трескалась. Ратники заблудились. Кто окоченел от лютого мороза, кого волки сожрали. Одна из моих попутчиц воровством промышляла. Вот дверцу клетки и открыла серьгой*. Каждая бросилась куда глаза глядят, а меня словно сам ветер в нору волчице выкинул. Вот я так с зверьем и просидела под толщей снега.

Я видела, как тяжко ей даётся этот рассказ. Матушка появилась, аккурат до сих пор ощущая тот холод. А я молчала. Не ведомо мне было, что надо сказать.

— Потом меня нашёл охотник. Он принёс меня в свою избу. Тот, как узнал, что я тяжёлая*, отвёл к местной знахарке. Та баба была борзой. Как сейчас помню, лисье лицо и хитрые жёлтые очи. Пригрозила моему спасителю, что Валес его накажет, если меня тронут. Так в деревеньке у окраины столицы я тебя и родила. Вот только белые волосы твои начали людскую молву будоражить. Двуликих до сих пор не любили и отлавливали. Жестоко убивая. Я боялась за тебя, Снежинка. Вот и увела в эту глухотень. Где мало кто знал о столичной моде двуликих убивать. И историю придумала, о том, что на тебя малешенкую зверь напал. Вот ты и поседела. — Матушка стянула с шеи цепочку с серебренной головой волка. — Держи, доча. Буран мне его подарил, с напутствием всегда носить. Мол, оберег это их народа. Меня он и вправду оберегал, теперь, видимо, пришёл час этого талисмана тебя беречь.

— Не возьму… — прохрипела я, пряча руки за спиной. Взгляд ушёл в сторону, избегая материнского взора.

— Снежка, ты чего? — тихое недоумение скользнуло в ее голосе. — Бери, тебе говорят! Он твой по праву. Считай, подарок от батьки…

— Нет у меня батьки, матушка. Нет и никогда не будет. Убег он от тебя, значит, и меня бросил.

— Доця! — задохнулась матушка словом. — Ты чего городишь, девка⁈ Есть у тебя батька! Может, Буран меня и оставил, чай, не из его племени была. Но ты же его крови и плоть, двуликие своих детей…

— Оставляют, матушка! И я этому наглядный пример. Лучше ты бы мне о нем и не рассказывала…

— Снежинка… — устало потерла лоб она. — Не упрямься, дочка, бери кулон и носи собой. Мне так спокойней будет.

— Нет, — матушка знала меня как облупленную. Кроткий был у меня нрав. Терпеть подолгу могла, но когда чаша терпения лопалась, могла быть упрямой до смерти. Так и жила, с странным норовом.

— Снежинка! — подняла тон мать, но я грозно фыркнула.

— Спать мне надо, матушка, завтра в путь далекий. — и под одеялом спряталась. Сопя, как медведица на зиму.

— Эх, Снежинка моя. Кровиночка моя.

Матушка легла рядом, обнимая меня и тихо напевая с детства знакомую колыбель.

Глава 2

— Во удружил князь-батюшка, на старости лет в самую гущу смерти шлёт! — недовольно буркнул Михей. Целитель с посидевшими висками, постоянно щурил бусинки глаза, да бороду свою до колен через пальцы пропускал.

— Не сей смуту, старик. — грубо отдернул его грузный воин в кольчуге ратника, что скакал рядом на рыжем коне. — А то не гляну, что в деды годишься, прямо сейчас душу отправлю к Моране.

— Тише ты, Лют. — воин, что постарше, нахмурил чернявые брови на своего брата по оружию и метнул взгляд уже в телегу. — А ты, старик, и верно дело, помалкивай. Смотри, и детей взяли, а те не кудахчут, как ты. Никто вас на войну не шлёт, ваше дело маленькое… Рану перевязать да отвар сварить. Так что не буди лихо, покуда оно тихо.

Все тут же умолчали, да только мало нас было, целителей этих, в телеге. Две бабы возрастом аккурат моей мамки, старуха с Прибрежного края. И парнишка из соседней губернии. Ему, кажись, даже семнадцать, внесён поди, ещё не исполнилось. Остальные девять — одни старики. Да я, девка с седыми волосами.

Некоторых из них я знала, чай, все одной наукой промышляли. Но этого деда-говоруна впервой видала.

— И тебя, стало быть, Снежинка, призвали. — рядом с отцовской теплотой поправил мне капюшон дядька Люмил. Знали мы друг друга давно. У мужчины младшая дочь моей сверстницей была, да и виделись часто в лесу, когда травы собирали. Люмил не имел такого недуга как гордыня. И хоть был целителем хорошим, но когда что-то не ведал или не понимал, то не стеснялся к Маричке за советом приить. Не смотрел он на то, что она баба.

Взять бы того же деда Прошу, что в углу телеги на всех злобным взглядом кидается. Он то себя чуть ли не богом считает. И если уж помер кто на его руках, то не дай Лада кто ему слово скажет. Не любил меня старик Проша. Было до вече у нас с ним ссора, меня по его милости чуть не сожгли на костре как нечисть проклятую.

А дело да казалось безобидное. У них в селе баба на сносях ходила, жена кузница. Много раз она дитё в последние седмицы выбрасывала. От того и боязно им было.

Да и странностей полно, чего уж тут скажешь. Живот у неё в двое больше был, чем по срокам, когда её муж с воины то вернулся. Вот Проша и заладил, что нагуляла она малютку, а утроба младенца не пускает покуда мать его согрешила.

Трифона так ревела, что чуть волчицей не выла. Богами клялась, что верна мужу была. Да и тот дурак, напился и её в мороз выкинул. Видно сама матушка Зима её к нашему дому в ту ночь привела.

Уй как лютовала мать. Мне казалось, что не метель за окном танцует, а матушка моя свои чары спустила.

Мне тогда аккурат шестнадцати зим должно было исполнится. Летом Маричка померла, и осталась седая девка без наставницы. Но повитухому делк была обучена, и промерковала что не в сроках то дело.

А когда чары свои маленька из под печать отпустила, то почуяла не одно сердцебиение у Трифоны в животе. А целых два.

Ей не сказала, чего бабе только думы мутить, но сама на ус намотала. Говорила мне старая целительница. Что бывает, когда в утробе двоя детишек, очень редко да бывает. И рождаются они лицом одинаковым, и по меньше наоборот.

Ещё Маричка говорила, что больше всего «близнецов» у двуликих рождаются, у них бывает и по трое младенцев, и по четыре. Они же наполовину зверье.

Только давно это у них было, а сейчас, почитай, едва одного выносить могут. Разгневали они своего бога, вот теперь за грехи свои и плачут.

Трифона по срокам родила. Даже на семицу позже, чем было бы, если посчитать с того дня, как муженек её вернулся. Я в нашей бане роды принимала.

Пока матушка на дворе всех зевак разгоняла. Вот тут-то Проша и заявился с видом боярина. Мол, дай погляжу, чего нагуленыш твой натворил, может, бабу эту гулящую хоть спасу.

Не ведаю я, что творилось на улице. Только Тихон потом рассказывал, что матушка моя как огрела горе-целителя сковородкой, что его аж через забор подпрыгнуло.

Обиженный и взятый насмех Проша принялся людей против меня ополчать. Благо дядька Люмил вовремя поспел, и ещё пара целителей с губернии соседней. Они Прошу побольше моего знали, быстро ему хвост накрутили, а потом на свет белый появились два младенца.

Кузняцу, когда мамка моя новость сказала, говорят, он так возле порога на задницу и упал. Правда, Трифона в обиде на него была, не простила его малодушие. Всё хотела забрать детишек и через Южный перевал к родне своей перебраться. Мамка моя ей сразу голову вправила.

С тех пор величать детей кузнеца Снегом и Снежой, а Проша меня на версту ближе не терпел.

Словив грозный взгляд старца, лишь поморщилась в лице и поудобней устроилась между дядькой Люмилом и Микитой.

— Слышь, Снежинка, а ты с собой снадобья какие взяла?

Парнишка стрельнул взглядом в мою сторону, и я качнула головой.

— Так, по мелочи, Микит. А что?

— Да я ничего не успел… — сокрушительно выдал он. — Староста до последнего обо мне промолчал. Лишь утречком, когда всех в телегу загрузили, Проша, не увидев меня, начал орать о несправедливости. Меня с печки и взяли.

— Не серчай, малец. — по-доброму отозвался Люмил. — Нашим поможем, там, глядишь, и война закончится. Домой вернешься, все девки по тебе сохнуть будут.

— Чего мне девки, дядька? У меня мать и сестра без присмотра остались.

— Не делай себе плохих дум, целитель. — Сверху отозвался один из всадников. — Указом князя, семьям воинам, что сейчас на войне, паек прилагается. А вы, стало быть, тоже туда едете. Не бойсь, не помрут с голодухи сёстры.

Потом опять молчание. Только колеса возницы скрипели. А я уснула, оперлась о плечо дядьки и уснула, а на моём плече дрыхал Микита.

Дядька Люмил угостил нас марковкой сладкой, я же вспомнила, что мама мне в дорогу булочек с маком напекла. Последние чашу с мукой истратила. И тоже щедро поделилась с Микитой и Люмилом. Так сытые мы и уснули.

Проснулась я от мужских голосов.

— М-да, а с Малинкиной губернии побольше люда набрали, чем в разом в соседних.

— Набрали так набрали, да поди все старики и бабы. Чего с ними на войне делать? — вторит второй голос.

— Чего-чего… Княжий указ исполнять. Сказано же, баб и детей отправлять в Торговлск. Пущай там травы собирают по лесам и отвары варят для солдат. А остальных, тем, что вмоготу, на грани.

— Так и сделаем, сотник. Так и сделаем… Утречком мужиков, а их поди только десять, отправим с Вьюном. Здесь в паре верст вчера резня крупная была. Не явись двуликие, раскатали бы нас в лепешку. Лес мы, конечно, отвоевали, но раненых тьма. А там, поди, два целителя и остались, и те старики. А баб и совсем немощных прямо сейчас с Лятом в пути отправим.

— Пущай так и будет, воевода.

Сон сняло рукой. Недолгое время прошло, как меня растормошили за плечо.

— Эй, седая… — откликнулась меня баб с круглым лицом и родинкой на щеке. — Вставай, девка.

Послушалась и встала.

— Ну что, Снежинка, кажись, пришло время прощаться. Вас увозят на безопасную роботенку, а нас на грань. Не поминай лихом, дочка. Чай, ещё свидимся.

— Даст боги, дядя Люмил. Пущай бережет тебя Зима.

— И тебя, Снежинка. Ну, бывай!

Крепко обнял меня напоследок высокий мужчина и махнул ладонью по макушке.

— Бывай, Снежка. — Стиснул меня в стальные объятья Микита. Почитай, мы с ним одного возраста.

— Береги себя, Микит. Пускай духи уберегут.

Мои односельчане ушли, а мне довелось залезть уже в другую телегу. Там уже сидели по бокам бабы да старики. И Проша, куда без него-то? Хотя триста ему ещё не стукнуло-то.

Сев подальше от недружелюбного деда, усмотрелась в даль. Заря только поднималась над верхушками сосен. Холод лизал щеки, но я лишь плотнее куталась в мамину шаль. А я все чаще грустела.

Так хоть кого-то знала вокруг, по-другому было, когда мои товарищи по науке и однополчане были рядом. Сейчас же, как будто воды отрезали. И не повернуться, и не уснуть.

Уставившись в плотную чащу нарядных елей, я незаметно для себя уперлась головой о край телеги и перестала слушать голоса. Бабы за спиной о чем-то спорили. Старики причитали на князя, а я меня скружила грустная рутина. Как там, интересно, матушка? Наверное, все слезы обронила у калитки.

А с другой стороны, вот я живая. В тыл меня ведут, травы собирать да лекарства делать. И все будет хорошо. Высокая фигура всадника, что словно тень скакал по пятам телеги, стала заметно не сразу.

Наконец, увидев оного, возница дёрнул за уздечку, усмеряя старую кобылу.

— Чего это он? Забыл что?

Все в телеге умолкли, будто чуя, что не с проста всадника за нами прислали.

— Неужто сейчас вернут? — испуганно молвила одна из женщин, прижав ладонь к губам.