Довод для прощения

Это снова случилось, но случилось по-другому

Три года назад

Пойти к его дому, как чертовой побирушки, меня толкнула нужда. Накануне, позвонила Ника и сказала, что квартиру они наконец-то продают, долго извинялась, но что мне сказать на это? Пожалуйста, подожди немного? Я беременна от своего женатого любовника? Такое вывалить на подругу, от которой я скрывала свои отношения, не могла.

Тем более…у меня появился повод его увидеть…

Так глупо.

Я все еще цеплялась за призрачную надежду, что все это какой-то прикол или розыгрыш. Или возможно…так надо?

«Просто сейчас так надо» — повторяла себе каждый день перед сном, пока ждала его у окна.

Не приехал. Даже близко его не было...

А потом я узнала, что Влад решил отказаться от политики по семейным обстоятельствам и уехать в Европу. Месяц прошел, а у него все так поменялось…

Догадаться, почему именно он улетал, несложно, наверно? Скорее всего, это было условие Евы? Или так они пытались наладить свои отношения? Хотя даже тут я умудрилась найти знак для себя: он уезжает, потому что ему сложно. держаться. от меня. подальше.

Ну не дура ли!

Вспоминаю его взгляд, тот мимолетный взгляд, которым он меня ошпарил…и не узнаю. Он никогда так не смотрел — будто сквозь, понимаете? Будто и не я вовсе стою под дождем…пока его сранная жена получает свою сатисфакцию.

Господи, пусть и нельзя так говорить, но как же я надеюсь, что вам обоим прилетит за то, что вы сделали…как же я надеюсь, пока сижу на кухне в папиной квартире и сжимаю пухлый конверт с деньгами во внутреннем кармане джинсовки.

А сама глаз поднять не могу.

Мне так стыдно…что мне снова придется унижаться. И признавать правоту Инны не хочется…а придется. У меня выбора другого нет…

— Жень, не молчи… — обеспокоено говорит папа, хмуро глядя на меня.

Знаете? Я бы предпочла, чтобы еще одна сранная жена так дальше меня и игнорировала, но она якобы жарит картошку, как будто чувствует.

А меня дико тошнит.

Я шумно выдыхаю, чтобы не поделиться новостями самым красочным и запоминающимся образом, а потом шепчу.

— Я могу вернуться домой?

Ха!

Раздается и отбивается от стены.

Кто именно владелец этого «ха», думаю ясно? Папа на нее косится, но ничего не говорит, зато мне вот кивает по-доброму…

— Конечно, Жень, что за вопросы?

— Богачи, видимо, в Ниццу свою свалили, да? А нас не взяли...

— Инна, прекрати.

Инна прекращает, но, я уверена, ненадолго. Тем более, приступ тошноты подводит меня под монастырь: приходится резко вскочить и нестись в ванну.

Ну и, собственно, все. Как я и говорила — самое красочное признание из всех возможных.

Когда я захожу обратно, уже всем плевать и на картошку, и на гипотетическую, ядерную войну, которая могла бы гипотетически развязаться прямо в нашем дворе. Инна смотрит на меня расширенными глазами, потом резко опускает их к животу, который я защищаю ладонью, и тут же выпаливает.

— Беременна…Ты беременна!

А у меня нет сил защищаться.

Их просто не осталось.

Я дышать нормально не могу, у меня от боли душевной все тело сводит, сердце на разрыв, какое там защищаться? Закрываю ладошками лицо и начинаю плакать. Возможно, это гормоны? Мне бы хотелось на них все спихнуть, но правда в том, что я просто больше не могу. Не могу…

— Женя, маленькая…— папа отчаянно подается на меня, но я не могу слышать этого слова!

Истерика становится плотнее, и я отшатываюсь от него в стену, а Инна начинает голосить…

— Я так и знала! Знала! Притащила мне в подоле спиногрыза! Как ты могла?! Трахаться научилась, а презервативами пользоваться нет?!

— Инна, закрой свой рот! — рычит папа, и я впервые вижу его в таком бешенстве, поэтому замираю.

Инна тоже. Правда снова ненадолго.

Она фирменно оскаливается, плавно переводит взгляд на меня, ошпаривая ненавистью, а потом усмехается гадко.

— Ты там про аборт говорила? Ну и? Сходи. Сделай. Ты же голосила об этом, так вперед! И нечего слезы лить! В следующий раз думать будешь!

Это. Приговор.

Мне так страшно…Колошматит, потому что я не знаю, что делать. Как я буду воспитывать ребенка? Что станет с учебой? С карьерой? Все перечеркнуто одним жирным именем: Владислав — гори в аду — Довод. Который обещал мне весь мир, а сам не смог даже расстаться лично.

Он бросил меня по смс-ке! Как самый настоящий мудак!

Но…

Ребенок…

Я касаюсь рукой живота, где живет моя кроха, и понимаю, что убить его позволю только через собственный труп. Ни за что! Никогда! Никому! Близко! Не! Позволю! Подойти!

И именно это собираюсь сообщить своей мачехе, только вот не успеваю.

БДЫ-Ы-Ы-ЫЩ!

На всю кухню звучит такой мощный удар, что все содержимое стола просто валится. Что на поверхность, а что прямо на пол.

У папы, оказывается, огроменный кулак…и характер не пропал — жив. Настолько жив, что даже картошку пугает и заставляет шипеть тише.

Ну или это просто воображение? Однако, на кухне повисает мертвая тишина. И через пару мгновений звучит его тяжелый голос.

— Собирай свои шмотки, и чтобы духу твоего не было в моем доме!

Если честно, то в первое мгновение я думаю, что он говорит это мне. Инна тоже. Вижу, как ухмылка трогает ее губы, а гадливый тон только подтверждает:

— Слышала отца, потаскушка? Пошла…

— Я это говорю тебе, старая гарпия!

Он так резко вскакивает, что табурет валится на пол с грохотом. С грохотом! Но ему плевать. Папа смотрит на Инну так, будто убьет ее через секунду, но ее берет для концентрации. Ему требуется время, чтобы собраться и продолжить…

— Посмеешь мою дочь еще раз оскорбить, ты, твою мать, пожалеешь! Я все сделаю, чтобы твою жизнь спалить до основания!

— Костик…ты…ты чего?

— Ты говоришь о моей дочери и о моем внуке, собака сутулая! Убирайся из нашего дома к чертям! Завтра же я подаю на развод!

— Какой раз…развод…ты что…

Инна начинает обильно всхлипывать, но папа отрезает взмахом руки. И пусть его голос дальше падает до тихого, он говорит серьезно.

— Ничего обсуждать не будем. Все решено. Моя дочь мне важнее какой-то там бабы, а еще и внук?! Думать даже не буду! Собирайся. Ты больше здесь не живешь. Женя, иди в комнату, тебе нельзя нервничать. Поговорим, когда посторонних в доме не останется.

Посторонних в доме не осталось только через четыре долгих часа. Но я ничего против не имею. Мне даже на руку. Что ему сказать, я даже не знаю, а когда он открывает дверь и заходит ко мне — слов в принципе нет. Я просто вскакиваю с кровати и врезаюсь ему в грудь, на которой рыдаю еще три часа к ряду.

Сейчас

Причина всего этого безумия передо мной.

Влад Довод. Квинтэссенция моей ненависти. Так было? Так. Именно так! Потому что это правда. Я даже сказать ничего не могу, тупо смотрю на него, как немая, пока челюсть свело напрочь.

— У тебя дерзкий язык, девочка.

«Дерзкий язык» — проходится по позвоночнику очередной волной холодный воспоминаний.

— …Ну и? Теперь ты его проглотила? — хрипло тянет, а для меня это еще один удар под дых.

От его голоса в голову прилетает мощный удар. Ее как будто вообще сняли с плеч, хорошенько встряхнули или даже в футбол поиграли, а потом водрузили на законное место.

Я вообще ничего не понимаю.

Только пелена красная стягивается перед глазами, и я слышу, как из-за слоя колючей ваты, незнакомый смешок.

— Похоже, ты ей просто сильно понравился. Поэтому мне — хамство, а тебе горячие взгляды…

Это тот самый блондинчик, которого я обложила перед входом, но мне плевать. Я его мажу коротко, а потом возвращаюсь обратно к Доводу.

Чертов ублюдок!

Как так…можно? В голове не укладывается. После всего! Он просто сидит и смотрит на меня, словно ничего не произошло. Словно это нормально. Словно так и надо. Можно. Разве так можно?! С людьми…

Но, видимо, в его мире за милую душу.

То, что я делаю дальше — логике не поддается. Медленно наклоняюсь к столу, чтобы забрать у него сигарету и вижу, как его взгляд падает мне в декольте. Смотри, сука. Мне насрать.

Затягиваюсь. От вкуса его губ, оставшегося на фильтре — штырит. Наверно, это мазохизм? Наверно, да.

Они именно такие, как я помню. Сладковатые. Потому что ты любишь сладкое. И ты весь именно такой, как в эту секунду — холодный, циничный, бесчувственный ублюдок. Остальное я себе придумала. Не было никогда ни хорошего, ни мягкого, ни ласкового. Ты — кусок вонючего говна, и знаешь что?! Я тоже больше не та «малышка».

Усмехаюсь слегка, выпуская дым ему в лицо, а потом хрипло шепчу.

— Здесь нельзя курить.

— Мне можно все, — парирует, дернув кадыком, и я также плавно выпрямляюсь.

Не сомневаюсь, кусок мудака, ох…не сомневаюсь. Киваю пару раз, пока меня натурально кроет от желания вцепиться ему в морду когтями. Только это не вариант. Я знаю. Челяди нельзя касаться Божества. А причинить хоть какой-то вред так хочется…и ярость так велика…

Боюсь, я не смогу сдержаться.

Да. Не смогу.

Щелчком отбрасываю окурок ему в стакан, а потом беру коктейль, который он мне «купил» и выплескиваю прямо в ненавистную морду. Довод выдыхает и расставляет руки в стороны, а меня так греет, что я начинаю смеяться и со всей силы вдалбливаю тонкую ножку в его мобильный.

Знаю, что по-детски, а я обещала, что стала взрослой, но это единственное, как я могу хотя бы немного ему отомстить и подгадить, чтобы уйти со спокойной совестью.

Точнее сбежать.

Так надо сбежать... На воздух. Срочно!

Но руку обвивают знакомые пальцы выше локтя, и также знакомо дергают обратно…

— Ты, сучка бешенная, охрене…

БДЫЩ!

Да-а-а…знаете? Ева то была права. Я — дворняга. А пощечины? Они для королев. Поэтому я бью его не невинно «ладошкой», а хорошо поставленным «хуком» справа, вложив туда всю свою ярость и ненависть.

Влад тут же хватается за лицо. По его пальцам бежит кровь, а меня уже хватают охранники. Но я не теряюсь. Напоследок выплевываю:

— Я тебя презираю, гандон! Чтоб ты сдох!

Плюю ему под ботинки и смеюсь, пока меня уводят. Взгляда не отвожу. Лишь молюсь, чтобы его шандарахнуло когда-нибудь, как меня. Прямо в его мерзкую, напыщенную харю! Прямо в лоб бумерангом!

***

О своем импульсивном поступке жалею уже в такси. Что я натворила?! Зачем?! Надо было просто встать и уйти! Оставить этот чертов бокал на столике, а самой вызвать машину и свалить, как можно дальше! Но нет…не-е-ет, зачем?! Мы нарываться любим!

Что если он так просто это не оставит?! Что если…этот тупой поступок станет причиной, снова ко мне подобраться?! Что если…все начнется заново?

Сердце неприятно сжимается.

Я его перестала понимать давно. После всего, что произошло, оно все еще по нему скучает, все еще ждет, все еще любит. Вы представляете?! Какая дурость! Это ведь даже не смешно уже, но я чувствую…и сегодня почувствовала, как оно сорвалось и рвануло к Владу. Как потянуло…

Мне стыдно в этом признаться, но порой…когда эмоции становятся невыносимыми и прятать за агрессию, злость и безразличие уже не получается, я открываю секретную папку, в которой храню наши фотографии.

Я их все еще храню.

Она запрятана в самые недры моего компьютера, и я не позволяю себе даже мысленно построить к ней маршрут. Но иногда срываюсь…

Я пытаюсь понять. Все эти три года я все еще хочу найти причину…почему все так закончилось? Почему он меня бросил? Разве можно так притворяться? Разглядываю его лицо, улыбку, глаза. Клянусь, я в них себя вижу, и счастье вижу, и любовь тоже вижу! Неужели можно было так обмануть меня? Так ловко обвести вокруг пальца? Неужели я действительно просто тупая малолетка? Даже сейчас, когда уже, казалось бы, повзрослела?

Так. Ладно. Если я продолжу об этом думать — начну рыдать прямо в такси, а это позор. Прикрываю глаза, подставляю лицо под ветер из открытого окна и стараюсь прожить эти минуты до дома без мыслей.

С горем пополам выходит.

Когда я поднимаюсь в квартиру, папа еще не спит. Он посмеивается сам с собой на кухне, морщит нос, а потом активно нажимает на экран — переписывается. Понятно. Снова ему «не-моя-это-подружка!» пишет. Закатываю глаза и кладу сумочку на столик, а потом снимаю каблуки.

Даже не замечает! Не его это подружка, а то как же…

— Кхм, кхм.

Папа вздрагивает всем телом и смотрит на меня широко распахнутыми глазами, как будто вор, пойманный на горячем. Я это итожу улыбкой.

— Передай «не-твоей-подружке», что варенье малиновое у нее просто супер.

— Я ни с кем не…

— Я в душ.

Оставляю ему смешок и поворачиваю к ванне, а в спину летит:

— А ты чего вообще вернулась то?! Еще даже часа ночи нет!

— Голова разболелась.

И сердце.

Да. Чертово сердце, которое обливается кровью, пока я стараюсь смыть фантомную боль давно отрезанных поцелуев.

Только не плачь. Только не сейчас. Только не сейчас!!!

Потому что я стараюсь не падать на дно душевных переживаний рядом с сыном.

К нему я пробираюсь тихо и на полупальчиках, чтобы не разбудить. Малыш спит крепко, но чутко, а я не хочу его волновать. Глажу темные, мягкие волосики и улыбаюсь.

— Ты — единственная причина, почему я жива, — шепчу ему нежно, — Единственная причина, почему это было нужно. Мой мальчик, мой маленький котенок.

Я назвала его Константином в честь папы, но ласково всегда зову котенком. Или котиком. А еще у него нет поганого отчества — мое: Константин Константинович Крупский. Без Довода. И я, клянусь, все сделаю, чтобы так и было!