"В последний раз приятели ели пару дней назад: старый крестьянин издевательски заставил их отжиматься посреди дороги, а потом смилостивился и швырнул им два яблока. А потом Клэй поймал черепаху, увязшую в иле на берегу пересохшей речушки, но, пока разводил костер, Гэб отнес добычу подальше и выпустил ее на свободу, после чего долго и обстоятельно убеждал друга, что в Контове Келлорек устроит им королевский пир. Клэй попытался скормить убедительные объяснения пустому желудку, но тот ответил громким возмущенным бурчанием, поскольку, в отличие от Клэевых мозгов, не питал доверия ко всякой фигне, как бы убедительно ее ни излагали." (с)
"Внезапно дверь распахнулась, и из башни вышел Муг, одетый в какой-то нелепый наряд, больше всего похожий на детские ползунки – темно-синие, с лунами и звездами. Сам Муг был тощим, с длинной белой, как вата, бородой, а плешивую макушку обрамлял венчик тонких серебристых волос; из-под седых кустистых бровей сверкали ярко-синие глаза.
– Гэбриель! Клэй! – Волшебник, радостно кудахтая, запрыгал на пороге, как гигантский младенец-переросток, а потом раскинул костлявые руки и обнял друзей. – Ох, да за-ради всех сисек и сонма крошечных божков! Долго же мы не виделись! – Он укоризненно взглянул на дверной молоток. – Стив, я же тебе тысячу раз говорил, не держи друзей в дверях!
– Пвошу пвощения, хожяин, но выньше двужья к вым не пвиходили. Вот шегодня певвый важ.
– Первый раз? Ну да, конечно, но… – Он строго погрозил пальцем. – Смотри у меня, Стив. Чтоб такого больше не повторялось.
Дверной молоток, невзирая на кольцо в зубах, скорчил огорченную гримасу:
– Будет ишполнено, хожяин.
– Вот и славно. Да вы входите, входите! – Муг повернулся и поманил нежданных гостей за собой; как и предполагал Клэй, на заднице Муговых ползунков красовался откидной клапан на пуговицах. – Это вы удачно ко мне заглянули!" (с)
"Пятеро бок о бок поднимаются по восточному склону холма к вершине, где стоит роскошный особняк Келлорека. Под лучами утреннего солнца их длинные тени летят впереди, будто громадные жуткие призраки, точнее – как потом расскажут охранники, следящие за их приближением, – будто зловещие предвестники грядущей беды, будто цепкие пальцы, готовые сомкнуться в кулак.Среди них король-изгой, который, не расстегивая штанов, умудрился обзавестись пятью отпрысками; тот, кого время одарило огромной мудростью и еще более огромным брюхом; тот, кто полон безрассудной отваги и томим неутолимой жаждой.Плечом к плечу с королем идет чародей, великий мастер слова, рьяный борец с черногнилью, рассеянный председатель общества пиротехнических наук Охфордского университета и единственный в мире человек, сохранивший веру в совомедведов после своего восьмого дня рождения.Вот шествует прирожденный воин, дитя насилия и нищеты; тот, кому судьбой назначено разрывать оковы, карать правителей и доказывать, что силам добра приходится иногда обращаться за помощью к закоренелым негодяям. В нем обитает древняя душа, но ему суждено умереть молодым.Рядом с ними тяжело ступает молчун, кроткий великан, тот, кто в битвах предпочитает щит; он могуч и кряжист, как дерево, пережившее бессчетные эпохи, он надежен, как путеводная звезда, что всегда указывает на север и сияет ярче всего в самую непроглядную ночь.Этих четверых ведет наш герой, тот, кто похож на свечу, сгоревшую до огарка, или на некогда острый клинок, затупившийся в боях. Но сейчас шаги его тверды, во взгляде сверкает сталь. Кто посмеет встать у него на пути? Он готов на убийство, чтобы защитить свое самое дорогое. Ради этого он и сам готов умереть.
– Позови-ка хозяина, – говорит один охранник другому. – Судя по всему, разборки не миновать. Глянь, какие грозные.Они и в самом деле выглядят угрожающе. Грозно. А потом волшебник путается в подоле развевающейся мантии, спотыкается, изрыгает проклятье и падает носом в грязь, сбивая с шага остальных." (с)
"– Гэбриель, – наконец произнесла Джинни, но не двинулась с места, не подошла обнять и даже не улыбнулась. Она никогда особо не привечала Гэба – наверное, потому, что обвиняла его во всех дурных привычках (безудержное пьянство, любовь к азартным играм, драки), от которых за десять лет все-таки отучила мужа, ну и во всем остальном (чавкать во время еды, не мыть руки, а то и придушить кого невзначай), с чем боролась до сих пор." (с)
"<...> - Так что ликантропия – просто-напросто болезнь.
– Ага, как пьянство, – добавил Гэбриель, ухмыльнувшись Матрику. – Обычно ты человек, а как напьешься – чудовище." (с)
"Вот так всегда, – подумал Клэй. – Жизнь – странная штука, смешная, непредсказуемая и часто жестокая: подлецы живут себе припеваючи, а уходят те, кому бы еще жить да жить.Нет, не уходят, – поправил себя он. – Они продолжают жить в сердцах родных и близких, которые лелеют память об ушедших, как хрупкий зеленый росток на скудной земле. Наверное, это и есть бессмертие." (с)
"Как сказал однажды Ганелон, у человека либо есть гордость, либо вообще ничего нет." (с)
"Нет, не стоит заводить друзей среди врагов. Ведь они могут припомнить, чем ты им с самого начала не понравился." (с)
"Как давным-давно понял Клэй, человеческий разум воспринимает кровопролитие до определенного предела, а потом перестает замечать. И хотя человек сохраняет способность видеть и слышать, он обращает не больше внимания на происходящее, чем на проливной дождь за окном, потому что в сознание, переполненное видом жутких злодеяний, уже ничего не вмещается, – так, нельзя долить ни капли в чашу, до краев наполненную водой или вином. Или кровью." (с)
"Копить сожаления – все равно что таскать в кармане пригоршню горящих углей: и пользы никакой, и жжется больно." (с)
Охотники могут загнать даже самого грозного тигра - гордый зверь сражается и умирает в одиночку. А вот охота на волка тем и опасна, что всегда приходится следить, не настигает ли тебя стая.
Их вожак, козел с длинной, до самой земли, бородой громко заблеял, предупреждая остальных:" Эй, гляньте ка на этих мудаков".
"Честная жизнь? Честно жить - скукотища, а спокойно жить - та ещё тягомотина".
А чем, по-вашему, бескровный гуль может привлечь женщину? Острым умом? Умением разбираться в винах? Увы, от моего, гм, допустим, главного достоинства толку не больше, чем от шоколадного чайника.
Клэй уже лихорадочно обдумывал свой предсмертный вопль (что-нибудь пронзительное, нечто среднее между «А-а-а-а! Я падаю с огромной высоты!», «Ой, я обосрался!» и – для вящего эффекта – недовольным визгом избалованной девчонки), но тут сзади донеслось низкое, раскатистое рычание.
Жизнь не замыкается кольцом, движется не кругом, а по дуге, неизбежной, как путь солнца по небосводу, — сначала яркий восход, потом сияющий зенит славы, и с него-то и начинается неуклонное падение.
Даже бесславно прожитая жизнь достойна памяти.
Тот, кто не ведает страха, не обретает настоящей храбрости.