Я, наверно, еврейка — я выживала в аду.
Не сделаешь больше больно. Не сделаешь больше шаг. Не человек — огромный чёрный башмак, — Я тридцать лет в нём жила, подобно ступне, Бледна и несчастна. Шептала. Дышала во сне... Но больше ты ничего не сделаешь мне.
Мои ноги облеплены грязью, Красной, густой и липкой. Это — ребро Адама
Белая леди Годива, Я избавляюсь от лишнего.
С муху размером, Вниз по стене Ползёт обречённость.
Я не могла с тобой говорить: Слова застревали в горле
Как в проволоке колючей: не продохнуть, не жить! Ich, ich, ich, ich Я едва могла говорить, — и что было делать, скажи? Я ведь считала каждого немца тобою. Язык ругательств, язык убийств и разбоя
Луна — не дверь, а лицо и характер, Бела она, как костяшка, и очень печальна.
Твоя голова — Господень шар. Фотокамера милосердия.
Любовь. Любовь – мое время года.
Якщо нічого не чекаєш від людини, то й розчарувати вона не зможе.
Беда была в том, что церковь, даже католическая, не в состоянии занять и заполнить твою жизнь всецело. Можешь сколько угодно молиться и преклонять колени, тебе все равно придется есть три раза в день, ходить на работу и жить в миру.
Я не понимала, чего ради мне стало вставать. Меня не ожидало ничего интересного.
Якщо нічого не чекаєш від людини, то й розчарувати вона не зможе.
Я не понимала, чего ради мне стало вставать. Меня не ожидало ничего интересного.
Если желать одновременно двух взаимоисключающих вещей означает неврастению, что ж, ладно, тогда у меня неврастения. Потому что до конца своих дней я намерена метаться от одной такой вещи к другой.
Беда была в том, что церковь, даже католическая, не в состоянии занять и заполнить твою жизнь всецело. Можешь сколько угодно молиться и преклонять колени, тебе все равно придется есть три раза в день, ходить на работу и жить в миру.
Я ненавижу цветные фильмы. В цветном фильме каждый из персонажей чувствует себя обязанным менять один умопомрачительный туалет на другой буквально в каждой сцене и торчит, как лошадь в цветастой попоне, то под сенью чрезвычайно зеленых деревьев, то на фоне чрезвычайно пшеничной пшеницы, то на берегу иссиня-синего моря, волны кото¬рого разбегаются во все стороны на многие мили.
— Не понимаю, что женщины находят в других женщинах, — сказала я доктору Нолан в тот же день. — Что ищет женщина в женщине такого, чего она не может найти в мужчине?
Доктор Нолан ответила не сразу.
— Нежность, — произнесла она наконец.
Где бы я ни очутилась - на палубе теплохода или в уличном кафе Парижа или Бангкока, - я и там пребывала бы под все тем же стеклянным колпаком и дышала бы только отравленным мною самой воздухом.
Я чувствовала себя чем-то вроде беговой лошади в мире, в котором вдруг отменили бега.
Я представила себе, как сижу под этой смоковницей, умирая от голода только потому, что не могу решиться, какую именно смокву сорвать. Мне хотелось сорвать их все сразу, но выбрать одну из них означало бы отказаться от всех остальных — и вот, пока я в колебании и нерешительности там сидела, плоды начали морщиться и чернеть и один за другим падать мне под ноги.
Мать сказала, что лучшее лекарство для человека, который слишком много о самом себе размышляет, — это помощь тем, кому приходится еще хуже, чем тебе.
... замуж и обзавестись детьми - это все равно что подвергнуться промыванию мозгов, и твоя участь будет похожа на судьбу немого раба в некоем приватном, но тем не менее тоталитарном царстве.
Я люблю наблюдать за людьми, оказавшимися в критической ситуации. Если я становлюсь свидетельницей дорожной аварии или уличной драки или же мне в лаборатории показывают мертвого младенца под стеклянным колпаком, я гляжу во все глаза и стараюсь навсегда запомнить это зрелище. Таким образом мне удалось узнать множество людей, которых я ни за что не узнала бы иначе, — и даже если они удивляют меня или причиняют мне боль, я никогда не отвожу глаз и делаю вид, будто мне и без того известно, что на самом деле мир именно настолько ужасен.