Я обрел свою религию: книга стала мне казаться важнее всего на свете. В книжных полках я отныне видел храм.
«Радость моя, но, если ты прочитаешь такие книги сейчас, что ты станешь делать, когда вырастешь большой?» — «Я их буду жить».
Как приятно впадать в безнадежное отчаяние, это дает право дуться на весь мир.
По-моему, мир только потому не меняется до неузнаваемости за одну ночь, что ему лень.
Скорее я ... удивлен жизнью, которая дана мне ради- ради ничего.
Наедине с собой этот человек всегда спит.
Пока живешь, никаких приключений не бывает. Меняются
декорации, люди приходят и уходят – вот и все. Никогда никакого
начала. Дни прибавляются друг к другу без всякого смысла,
бесконечно и однообразно.
Я свободен: в моей жизни нет больше никакого смысла – все то, ради чего я пробовал жить, рухнуло, а ничего другого я придумать не могу.
Знаю, что больше никто и ничто не сможет внушить мне страсть.
Понимаешь, начать кого-нибудь любить -- это целое дело. Нужна энергия, любопытство, ослепленность... Вначале бывает даже такая минута, когда нужно перепрыгнуть пропасть: стоит задуматься, и этого уже не сделаешь. Я знаю, что больше никогда не прыгну.
Мои воспоминания — словно золотые в кошельке, подаренном дьяволом: откроешь его, а там сухие листья.
Жизнь приобретает смысл, если мы сами придаем его ей.
Все, что я знаю о своей жизни, мне кажется, я вычитал из книг.
Три часа. Три часа -- это всегда слишком поздно или слишком рано для
всего, что ты собираешься делать. Странное время дня. А сегодня просто
невыносимое.
Вторник Ничего нового. Существовал.
Люди. Людей надо любить. Люди достойны восхищения. Сейчас меня вырвет наизнанку.
Если б только я мог перестать думать, мне стало бы легче. Мысли- вот от чего особенно муторно... Они ещё хуже, чем плоть. Тянутся, тянутся без конца, оставляя какой-то странный привкус.
Я существо — вот моя единственная неприятность.
...К сорока годам их распирает опыт, который они не могут сбыть на сторону. По счастью, они наплодили детей, их-то они и заставляют потреблять этот опыт, не сходя с места. Они хотели бы внушить нам, что их прошлое не пропало даром, что их воспоминания потихоньку сгустились, обратившись в Мудрость.
Вот этого как раз и надо остерегаться - изображать странным то, в чем ни малейшей странности нет.
Я чувствовал такое отчаянное одиночество, что хотел было покончить с собой. Удержала меня мысль, что моя смерть не опечалит никого, никого на свете и в смерти я окажусь еще более одиноким, чем в жизни.
Когда живешь один, вообще забываешь, что значит рассказывать: правдоподобные истории исчезают вместе с друзьями.
Прошлое в карман не положишь, надо иметь дом, где его разместить.
Подумать только, есть глупцы, которые ищут утешения в искусстве. Вроде
моей тетки Бижуа: "Прелюдии Шопена так поддержали меня, когда умер твой
дядя". И концертные залы ломятся от униженных и оскорбленных, которые,
закрыв глаза, тщатся превратить свои бледные лица в звукоулавливающие
антенны. Они воображают, будто пойманные звуки струятся в них, сладкие и
питательные, и страдания преобразуются в музыку, вроде страданий молодого
Вертера; они думают, что красота им соболезнует. Кретины.