Даже если обнести пустошь забором, высоченной стеной, это лишь сильнее разбередит людское любопытство. Так ты только удвоишь число разных проныр, желающих разнюхать что там к чему.
А если нанять армию охранников, и расставить их вдоль забора, – с пулеметами, – тогда проныры вообще ошалеют от любопытства да, кстати, и охранники тоже, и все сразу и обнаружится.
Профессора она застала в разгар скорбных поисков Дю Канжа, – каковое имя, на случай, если ты об этом не знаешь, носит словарь средневековой латыни, – задача при хаосе, царившем в его домике, почти безнадежная. На полках домика места для новых книг не осталось уже лет пятьдесят назад. Почти весь пол, кроме небольшого участка вблизи от ящика из-под чая, который Профессор использовал как сидение, также заполонили штабеля пораженных плесенью томов. Кроме того, следует с прискорбием признать, что Профессор, примерно с начала века занимавшийся сверкой цитат и тому подобными вещами, принадлежал к несчастному разряду людей, оставляющих раскрытую на нужной цитате книгу валяться в каком-нибудь подручном месте, вследствие чего все подоконники, плиты, каминные полки и решетки – словом, любые плоские поверхности – задыхались под бременем давнымдавно проверенных и забытых цитат. Профессор сохранил узкие тропы, проложенные к каждой из дверей. Но ступеньки ведущей в спальню лестницы, – поверхности тоже как-никак плоские, – являли собою слишком большой соблазн, так что до постели несчастный старик добирался ценою немалых трудов, да в сущности говоря, он мог бы остаться и без постели, хорошо хоть кровать ему досталась двуспальная, и он, устраиваясь на ночь, кое-как затискивался между Геснером и одиннадцатью томами Альдровандуса (считая вместе с дополнительным, посвященным чудовищам томом).
– Итак, когда же, – повторил он, – дверь не является дверью?
– Tibi ipsi, non mihi, – уважительно произнес Школьный Учитель, подразумевая: «Сдаюсь!»
– Когда она снята с петель.
Справедливость его суждения поразила всех, будто громом. Старый джентльмен мог бы еще указать, что большинство замков и запоров представляют собой чистой воды надувательство, что когда охотникам на лис встречается на пути запертая на цепь калитка, им нужно лишь приподнять другую ее сторону, и что человеку вообще свойственно при виде висячего замка замирать, словно при встрече с гремучей змеей, вместо того, чтобы отойти немного в сторону и влезть в окно. Но он только сказал:
– Доставьте сюда кочергу.
Сны имеют такое свойство -- показывать прошлое. Или будущее. Вполне возможно, что ты мог, сам того не зная, увидеть страницу прошлого.
Знания — единственное, что никогда не подводит. Ты можешь состариться настолько, что все кости в тебе разболтаются, ты можешь лежать ночи напролёт, прислушиваясь к непорядку в своих венах, ты можешь утратить единственную любовь и увидеть, как мир вокруг тебя опустошают злые безумцы, или знать, что честь твою пинками загнали в сточные канавы низких умов. И тогда останется только одно — учиться. Пытаться понять, почему мир пребывает в движении и что его движет. Это единственное, от чего разум никогда не устаёт, к чему никогда не охладевает, что никогда не причиняет ему мучений, к чему не питает он страха или недоверия и перед чем не испытывает и тени сожаления. Учиться — больше тебе ничего не нужно. Ты только взгляни, как много на свете такого, что стоило бы изучить — чистая наука, единственное, что есть чистого в мире. Ты можешь потратить целую жизнь на изучение астрономии, три — на естественную историю, шесть — на литературу. И наконец, изведя миллиарды жизненных сроков на биологию и медицину, на богословие, на географию, на историю, на экономику, — ты, наконец-то, сможешь начать выделывать тележные колеса из наиболее подходящей для них древесины или истратить ещё лет пятьдесят, изучая начала учения о наилучших способах одоления противника посредством фехтования. А после можно будет приступить к математике и заниматься ею, пока не придет пора изучать землепашество.
Если рыбы потратили миллион лет на превращение в рептилий, так ли уж неузнаваемо переменился Человек за несколько прожитых нами столетий?
Пока людей удается уговорить читать и писать, а не только есть да предаваться плотской любви, все-таки существует возможность того, что они образумятся.
- Давай-ка попытаем счастья еще раз, - попросил он. -Нас ведь пока не разбили наголову.
- Что проку от этих попыток?
- Такое у человека занятие - делать попытки.
Зрелые люди без особых трудов умудряются балансировать между верой в Бога и нарушением всех десяти Его заповедей.
«Тьфу на ваш плач, ибо плачете вы лишь тогда, когда ничего уже не поправишь».
Подобно любому думающему человеку, я анархист. Говоря же по существу, человеческому роду по прошествии веков еще предстоит увидеть разительные видоизменения капитализма и коммунизма, благодаря которым они, в конце концов, станут неотличимыми один от другого, приняв обличье демократий, - это же самое, кстати сказать, произойдет и с фашизмом. Однако, как бы не переиначивали себя эти три разновидности коллективизма и сколько бы столетий не истребляли они друг друга по причине присущей им ребяческой раздражительности, факт остается фактом: любые формы коллективизма ошибочны, если исходить из устройства человеческого мозга. Путь человека -- это путь индивидуалиста, и в этом смысле у меня имелись основания со всей ответственностью одобрить капитализм, если это можно считать одобрением.
Как говорят, чем хуже весть, тем скорее доходит.
Дорогой, дорога до города дороговата.
Жизнь — штука достаточно горькая и без территорий, войн и благородной вражды.
только после того начались лекции второй разновидности.Выглядели они так:A. Мы гораздо многочисленнее их, а потому имеем право на их кисель.Б. Они гораздо многочисленнее нас, а потому норовят бесстыдно украсть наш кисель.B. Мы — могучая раса, а потому обладаем естественным правом поработить их жалкую расу.Г. Они — могучая раса, и вопреки естеству норовят поработить нашу безобидную расу.Д. Мы должны напасть на них ради самообороны.Е. Обороняя себя, они нападают на нас.Ж. Если сегодня мы на них не нападем, они нападут на нас завтра.3. В любом случае мы вовсе не нападаем на них. Мы несем им неисчислимые блага.
— Вообще-то, мне сражения нравятся, — сказал Варт. — В них есть что-то рыцарское.— Это потому, что ты маленький.
Война - как пожар, Агнес. Начало ей может положить один-единственный человек, но после она распространяется вширь, пока не охватит всех. И сказать, из-за чего она ведется, уже невозможно.
Как вообще начинаются войны? Ибо любая новая война, похоже, является следствием предыдущих.
- Скажи мне, Том, что ты собираешься делать завтра?
- Я буду сражаться, сэр. У меня есть добрый лук.
- И ты будешь убивать из этого лука людей?
- Да, мой господин. Я надеюсь убить многих.
- А если убьют тебя?
- Тогда я умру, мой господин.
- Понимаю.
One explanation for Guenever, for what it is worth, is that she was what they used to call a ‘real’ person. She was not the kind who can be fitted away safely under some label or other, as ‘loyal’ or ‘disloyal’ or ‘self-sacrificing’ or ‘jealous’. Sometimes she was loyal and sometimes she was disloyal. She behaved like herself. And there must have been something in this self, some sincerity of heart, or she would not have held two people like Arthur and Lancelot. Like likes like, they say — and at least they are certain that her men were generous. She must have been generous too. It is difficult to write about a real person.
Perhaps we all give the best of our hearts uncritically—to those who hardly think about us in return.
Generosity is the eighth deadly sin.
Если ты знаешь, что должно случиться с людьми, и не знаешь, что с ними уже случилось, трудновато бывает помешать случиться тому, что ты не хочешь, чтобы случалось