Мир дышал покоем, зная, что покой ненадолго, а значит, надо радоваться тому, что имеешь. Радуйся, сказал себе Питфей. Не умеешь? Учись. Должно быть, уходя в покой вечный, ты если и пожалеешь о чем-нибудь, так о том, что не научился радоваться...
Есть у запретов такое свойство: рано или поздно их нарушают.
Иногда, если хочешь остаться в тени, надо шагнуть на свет, встать в перекрестье софитов.
Первое преимущество жизни с родителями, оно же недостаток: все о тебе всё знают.
- Боишься? Меня? Ты даже смерти не боишься, папа.
- Смерти не боюсь, а тебя - да. В конце концов, кого мне еще бояться?
Страшная вещь - чувство вины. Из-за него ты лезешь в петлю, из-за него ты сворачиваешь горы.
Когда живые не дают ответа, спрашивай мертвых.
Женщина была красива той осенней красотой увядания, от которой щемит сердце.
Утро лучше. Мой опыт подсказывает, что утром делают куда меньше глупостей, чем ночью. После восхода солнца дураки умнеют, а умные действуют осторожней.
- Герой должен быть один? - Да. Мы же не виноваты, что нас двое...
— Радуйся, козопас! — надменно бросил он.
— И ты радуйся, козопас, — тем же тоном ответствовал Алкид, сгребая крошки сыра и отправляя их в рот.
— Я не козопас! — обиделся коротышка, одергивая коряво сшитую хламиду, схваченную на плече брошью с крупными, явно фальшивыми камнями.
— Ну тогда радуйся, что не козопас, — Алкид проглотил крошки и отвернулся.
А Мать — Мать не умела помогать или советовать, она умела только бороться, и еще она умела убеждать Сына в его врожденной исключительности. Ах, мама, мама, зачем ты это сделала?!
– Ну что возьмешь с дурака?! – Филид почесал затылок и сплюнул от огорчения. – Не буду я больше за тебя заступаться перед Телемом! Тестя убил… Он же случайно! И потом – я своего тестя давно уже убил бы! Достал до не могу, пень старый!.. А вот не убиваю же! Потому что не герой. Был бы я герой…
Амфитрион Персеид смотрел в небо, и лишь враги, убитые им во многих сражениях, могли бы подтвердить: да, именно такими глазами он смотрел на нас, нанося последний удар. Не зря шептались люди, что у Персея Горгоноубийцы и всего его потомства во взгляде осталось нечто от взгляда Медузы, превращавшей живое в паросский мрамор.
– О Дионис дивнокудрый, – машинально произнес Ифит привычные слова моления, – прими мою жертву…
И плеснул из долбленки под ноги богу.
– Ты что, идиот? – осведомился Дионис, перестав улыбаться. – Зачем вино разливаешь?
– Т так ведь п приношение… – от робости у Ифита перехватило дыхание, и ничего больше сказать не удалось.
Нельзя смертным задумываться над тем, почему боги сами не убивают чудовищ.
...плоть бесчувственна, когда горит сердце.
Потрясающий красавец, - про себя оценил он горделиво подбоченившегося Аполлона. - Причем знающий это о себе - и поэтому уже не столько потрясающий.
Лекарь строго посмотрел на нее.
– Может, выживет, – сообщил он, потом подумал и добавил: – А может, и не выживет. Это еще у богов на коленях…
И собрался уходить.
– Я… – Алкмена тронула лекаря за локоть. – Я заплачу за лечение.
Лекарь собрался уходить гораздо медленнее.
Не зря горбоносого Автолика, сына лукавого и непостоянного Гермеса, честили на всех диалектах от Додоны до Родоса, обзывая клятвопреступником, похитителем стад и совратителем юных дев, – обзывая, но не имея ни единого доказательства, обвиняющего конкретно Автолика, ибо он (как и его божественный отец) никогда не попадался с поличным.
- Понял, - закивал юноша. - Амфитрион Персеид, гордость Эллады. Который на родной племяннице женился, а потом тестя своего дубиной убил. Как не понять - гордость и вообще...
Зачем нам искать чудовищ, если они рядом с нами?! Вернее, внутри нас.
– Ты у меня всегда был понятливым. Амфитрион, между прочим, неглуп… и он прав – готовить надо обоих. Одинаково. На всякий случай.
– Готовить – к чему?
– Ко всему. Людям нужен герой. И твоему дедушке там, на Олимпе, тоже нужен герой. Куда ни плюнь – всем нужен герой…
Ветеран — это воин, который выжил, и этим все сказано.
Все больше за оружие хватаются - кто за молнию, кто за трезубец, кто за лук или еще за что..
Хватались бы сперва за голову - глядишь, забот бы раза в два поменьше было