Считать себя бездарностью вряд ли было бы лучше, чем верить в свою гениальность: Федор Константинович сомневался в первом и допускал второе, а главное силился не поддаваться бесовскому унынию белого листа. Раз были вещи, которые ему хотелось высказать так же естественно и безудержно, как легкие хотят расширяться, значит должны были найтись годные для дыхания слова. Часто повторяемые поэтами жалобы на то, что, ах, слов нет, слова бледный тлен, слова никак не могут выразить наших каких-то там чувств (и тут же кстати разъезжается шестистопным хореем), ему казались столь же бессмысленными, как степенное убеждение старейшего в горной деревушке жителя, что вон на ту гору никогда никто не взбирался и не взберется; в одно прекрасное, холодное утро появляется длинный, легкий англичанин - и жизнерадостно вскарабкивается на вершину.
знаешь, все в жизни всегда можно объяснить
Нельзя строить жизнь на песке несчастья <..> Это грех против жизни.
Такие понятие, как "вероломство", "отступничество", "предательство" и тому подобные, по-русски можно передать одним парчовым, змеиным словом "измена", в основе которого лежит идея перемены или подмены.
...теперь я рад тому, что никогда не был настолько глуп и низок, чтобы не заметить восхитительного контраста между ее воспаленной стыдливостью и теми редкими моментами сладостной неги, в которые на ее лице появлялось выражение детской сосредоточенности, торжествующего наслаждения, а кромки моего недостойного сознания начинали достигать ее слабые стороны.
Обычно мы не мыслим словами, поскольку большая часть жизни - это мимическая драма ...
...все пошло не так: днем он попросту игнорировал меня, а наши ночи были исполнены несовместимости.
Она повернулась ко мне, и прежде чем я успел произнести какие-то сумбурные слова - слова сожаления, отчаяния, нежности, - она покачала головой, не позволяя мне подойти ближе. "Никогда", - проговорила она, и у меня духу не хватило разобрать, что именно выражало ее бледное, искаженное лицо.
"...мне в жизни часто делали больно".
Если девушка начинает говорить фразами из бульварного романа, всё, что вам требуется, - это немного терпения.
И столько закатов! Ими можно было бы осчастливить всех летучих мышей на земле - и одного умирающего гения.
И всего несколькими часами позднее свет в Аду погас, и я уже лежал и корчился, и выкручивал все свои четыре конечности - да, в агонии бессонницы, пытаясь найти хоть какую-нибудь комбинацию, какое-нибудь сочетание между подушкой и шеей, простыней и плечом, льняным бельем и ногой, которое помогло бы мне, помогло бы мне, о, помогло бы мне достичь Рая дождливой зари.
...а сам тем временем все продолжал испытывать - неумолимо, безрассудно, - до каких черных глубин дотянется осминожие боли.
"Обещаю перечитать письмо", - заверила она меня. Но она хотя бы уловила, что я люблю ее? Она-то уловила, но где ей знать, что я действительно ее люблю? Ведь я такой странный, такой, такой - она не может подобрать слова, - да, СТРАННЫЙ во всех отношениях. Она таких, как я, никогда не встречала. Кого же она в таком случае встречала, - полюбопытствовал я, - трепанаторов? тромбонистов? астрономистиков?
Хорошо известный тип художника, вечного изгнанника, даже если он и не покидал родных мест, – фигура, с которой я ощущаю духовную близость; в более конкретном смысле «изгнание» для художника означает лишь одно – запрет на его книги. Все мои книги, включая самую первую, которую я написал сорок три года назад на изъеденном молью диванчике в немецких меблирашках, запрещены в стране, где я родился. Это потеря для России, а не для меня.
За крайне небольшими исключениями, детективная литература представляет собой некий коллаж более или менее оригинальных загадок и шаблонной литературщины.
Я не верю, что история существует отдельно от историка.
Изоляция означает свободу и открытия. На необитаемом острове может быть интереснее, чем в городе.
Приметы прошлого, выставленные напоказ, имеют склонность блекнуть. Они похожи на бабочек с яркой окраской и мотыльков, которых невежественный коллекционер-любитель вешает в рамке на стене своей солнечной гостиной, и через несколько лет они выцветают, становясь жалкого серого цвета.
Я не вижу принципиальной разницы между абстрактным и примитивным искусством. Естественно, в этих вопросах не нужно обобщать: только отдельно взятый художник имеет значение. Но если мы на минуту примем общее понятие «современное искусство», тогда нужно признать, что это искусство ординарно, подражательно, академично. Пятна и кляксы всего лишь сменили поток красивостей столетней давности: картины с итальянскими девушками, статными нищими, романтическими руинами и т. д. Но как среди тех банальных холстов могла появиться работа настоящего художника с более богатой игрой света и тени, с какой-нибудь неповторимой силой или мягкостью, так и в банальщине примитивного или абстрактного искусства можно наткнуться на проблеск огромного таланта. Только талант интересует меня в картинах и книгах. Не общие идеи, а только личный вклад.
Популярность Бога могу объяснить только паникой атеиста.
В высоком искусстве и чистой науке деталь – это все.
С трудами Витгенштейна я не знаком и только, наверное, в пятидесятые годы вообще впервые о нем услышал. В Кембридже я писал русские стихи и играл в футбол.
Мои желания скромны. Портреты главы правительства своими размерами не должны превышать почтовую марку. Никаких пыток и казней. Никакой музыки, кроме звучащей в наушниках или исполняемой в театре.
Я все тверже убеждаюсь в том, что the only thing that matters в жизни, есть искусство.
Шахматные задачи требуют от сочинителя тех же свойств, что и любое порядочное искусство: оригинальности, изобретательности, требовательности, гармонии, искушенности и изумительной неискренности.