Я всегда считал, что умираешь каждый день и каждый день тебя ждет аккуратный деревянный ящик с твоим номером. Но никогда не надо возвращаться назад, поднимать крышку ящиков и глядеть на себя того, прошлого. Ты умираешь в своей жизни не одну тысячу раз, а это уже горы мертвяков, и каждый раз ты умираешь по-своему, с другой гримасой на лице, которая раз от раза становится все ужасней. Ведь каждый день — ты другой, себе незнакомый, кого ты уже не понимаешь и не хочешь понимать.
— Что мы такого сделали? Ради всего святого, будьте с нами, Бирс. Разве критики и рецензенты были справедливы к нашим книгам? О нет! Они просто схватили их своими стерильными щипцами и бросили в чан, чтобы прокипятить и убить вредоносные микробы. Будь они все прокляты!
— Я напуганный и очень разгневанный человек. Я — бог, так же как и вы, мистер Диккенс, как мы все, и все, что было создано нашей фантазией — наши герои, если хотите, — сейчас не только подвергается опасности, но уже изгнано, запрещено, сожжено, разорвано в клочья, вычеркнуто из памяти. Миры, созданные нами, рушатся и гибнут. Даже боги могут восстать.
— Знаешь, мне только и жаль расставаться с тобой и с девочками. Я никогда не любил городскую жизнь и свою работу, вообще ничего не любил, только вас троих. И ни о чем я не пожалею, разве что неплохо бы увидеть еще хоть один погожий денек, да выпить глоток холодной воды в жару, да вздремнуть. Странно, как мы можем вот так сидеть и говорить об этом?
— Глупец! Неужели вы не поняли, что это всего лишь штучки Бертона? Обмануть, надуть, основать свои нефтяные и прочие концерны под религиозным прикрытием! Вы дурак, Мартин. Полнейший дурак! Пора бы уже знать цену землянам. Они способны на все: богохульство, надувательство, ложь, обман, кражу, убийство, лишь бы достичь своей цели. Все хорошо, что сработает. Вы же знаете, Бертон — прагматик, каких мало!
— Вы устали, — сказал он. — Вы долго путешествовали, и вы прилетели от людей, которые давно уже живут без веры и тоже устали. А теперь вам так хочется веры, что вы сами себе мешаете. Если вы совершите убийство, вам будет труднее. Так вы его никогда не найдете.
Пустота — огромный мрачный ткацкий станок — принялась ткать странные нити, голоса сходились, расходились, перекрещивались, определялся четкий узор.
Господь никак уж не серьезен. Мы ведь знаем о нем точно лишь одно — что он есть любовь. А любовь неотделима от чувства юмора, не так ли? Нельзя любить человека, которого вы не терпите, верно? А чтобы терпеть кого-то рядом, надо хоть изредка над ним посмеиваться. Вы согласны? Все мы — смешные зверюшки, вывозившиеся в миске сгущенки, и, потешаясь над нами, тем больше Господь нас любит.
Война ужасна, но мир подчас куда страшнее.
Чудо совершенства — за абсурдно низкую цену. Всем бы домовладельцам такие!
Если воспоминание или сон прекратится, это совсем не так больно.
Мимо протрусила маленькая собачонка с умными глазами — такими умными, что мистер Бенедикт не решился встретиться с ней взглядом
Мимо протрусила маленькая собачонка с умными глазами — такими умными, что мистер Бенедикт не решился встретиться с ней взглядом
Мимо протрусила маленькая собачонка с умными глазами — такими умными, что мистер Бенедикт не решился встретиться с ней взглядом
Я сделал глубокий вдох, зажмурился, натянул на уши кепи, оседлал свой велосипед и покатил по противоположной стороне дороги навстречу здравому смыслу, найти который мне было не суждено.
Мозг повреждается от поисков ответов на вопросы.
А кого благодарить за закаты? Только не вмешивайте сюда Господа Бога! С Ним разговаривают очень тихо. Я хочу спросить, кого сграбастать и похлопать по плечу и сказать: спасибо за сегодняшний сладкий утренний свет, премного благодарен за необычайной красоты придорожные цветочки и за травы, что стелятся по ветру. Это тоже дары. Кто оспорит?
– Ты когда-нибудь думал, Финн? – Стараюсь обходиться без этого.
Мы заглянули в зиявшую могилу давно почившего мотора. Мой шофер поигрывал кувалдой, раздумывая, не добить ли двигатель, чтоб не мучился.
Машины как женщины, надо только узнать, как они заводятся.
"- Наверняка одиннадцатая заповедь, - пробормотал священник, потупив глаза.
- Что же она гласит, эта одиннадцатая заповедь? - угрюмо сказал Дун.
- Например, "заткнись и слушай", - сказал священник..."
— Сэр, — полюбопытствовал он. — Гм, вы случайно не какой-нибудь известный писатель?
— Случайно, — ответил я. — Что-то вроде.
— М-м, — носильщик почесал затылок, — я тут наводил справки в пабе, в вестибюле, на кухне, — никто про вас слыхом не слыхивал.
У двери он обернулся.
— Не беспокойтесь, — заверил он меня, — ваша тайна в надежных руках.
Я боялся, что повернусь и окажусь лицом к лицу с Чудовищем или с дочерью Чудовища, как я ее называю, чтобы отличать от тещи.
Я оставил их, двух подруг, встретившихся на улице, — ее и арфу. И побежал в отель, чтобы поблагодарить ее единственным известным мне способом — делать свою работу, причем на отлично.
"Том, самое одинокое время — когда заканчиваешь работу и начинаешь ужинать. Этот единственный час такой же опустошенный, как три часа утра долгой-долгой ночью. Вот тогда человеку и нужны друзья"