– Вы правда думаете, что Господь выставляет условия, монсеньор? – возразил Анджело неожиданно для самого себя. – Возможно, единственное условие – это любовь. Любовь к Нему, любовь к другим.
Все зеркала в доме были завешаны темной тканью. – Шива – не время думать о внешности. Никто не может осуждать скорбящего. Люди имеют право переживать горе так, как просит их душа. Это жест доброты к ним. Вся шива – о тех, кто остается.
Анджело молится не так, как я. Он называет Бога другим именем. Но я убеждена, что истинный Бог – не только мой или только Анджело. Он просто… Бог. Да и разве был бы Он Богом, если бы покровительствовал только некоторым своим детям? И неважно, как эти дети Его называют.
– А как же Бог?
– Бог простит.
– А мои клятвы?
– Бог простит.
– Ты так уверена в природе Бога? – Голос Анджело звучал непринужденно, даже насмешливо, однако глаза оставались тревожными, между бровями залегла глубокая складка.
– Анджело, есть только две вещи, которые я знаю наверняка. Первая: я тебя люблю. Я люблю тебя всю свою жизнь. И буду любить следующие пятьдесят лет. Вторая: никто не знает природы Бога. Ни ты, ни я, ни мой отец, ни монсеньор Лучано, ни ребе Кассу-то. Ни даже Папа Пий XII. Никто.
Грета неглубока, но, мне кажется, лишь потому, что глубина грозит ее утопить. Поэтому она продолжает барахтаться на поверхности, вымученно улыбаясь своей жизни и мужчине, к которому привязана.
– Я не хочу с ними делиться, – прошептала Ева. – Мой талант принадлежит мне. Мне и дяде Феликсу. Я не хочу их развлекать, не хочу дарить им радость или удовольствие. Будь моя воля, я бы плюнула им всем в суп, расколотила тарелки и отравила вино. Но не стала бы для них играть.
Анджело расхохотался, чтобы не расплакаться.
– И все-таки сыграй. Сыграй, чтобы потом стоять перед ними победительницей и знать, что тебя зовут Ева Росселли, а они рукоплещут еврейке.
Думаю, я хотел бы стать учителем. Преподавать историю, чтобы мир не повторил своих ошибок. Путешествие Евы через Германию доказывает, что среди немцев тоже много хороших людей. Просто забитых и запуганных, как и все мы. Не итальянцам их судить. Они сами сражались на стороне Гитлера. Возможно, у них не было выбора. Но я иногда задумываюсь: что, если бы люди, которым не предоставили выбора, все же его сделали бы? Если бы мы выбрали не вступать в войну. Не терпеть издевательств. Не брать в руки оружие. Не преследовать ближних. Как бы все сложилось тогда?
Когда понимаешь, сколько всего на свете не в твоей власти, начинаешь хвататься за все, что ты в состоянии проконтролировать.
– Мне нравится тишина. – Иногда тишины бывает слишком много.
Я люблю уединение, но ненавижу одиночество.
У женщин много разных чувств, но выход у них один. Когда мы злимся – мы плачем. Когда радуемся – плачем. Когда грустим – тоже плачем. Когда нам страшно – вы угадали, опять плачем.
Музыка казалась мне живой пульсирующей силой, заключённой внутри меня.
Раз уж построил вокруг себя стену, не злись, если никто не захочет через нее лезть.
Осень всегда казалась мне шансом начать всё сначала. Я понимаю, что в природе всё наоборот. Листья опадают, цветы вянут, приближается зима... но я всё равно люблю осень.
В каждой легенде спрятан урок, нужно только уметь его разглядеть.
Мы сами не знаем, какой у нас характер, пока не столкнёмся с испытаниями.
— Так ты нашёл его?
— Кого?
— Равновесие, гармонию, хожо... Как хочешь назови. За то время, что тебя не было, ты сумел его обрести?
— Это бесконечный процесс. Нельзя просто найти его и всё. Это как держать равновесие на велосипеде: любая мелочь может лишить тебя баланса. Но я понял, что для меня гармония во многом связана с наличием цели. И ещё мне пришлось отпустить свои гнев и горечь.
Страх - давняя привычка, от которой нелегко избавиться, а надежда вызывала боль, но это была приятная боль, которая сулила счастливый конец
Но жизнь не должна сводиться к терпению и надежде на лучшее. А порой кажется, что у людей ничего, кроме надежды, и нет. Богатые, бедные, больные, здоровые - все мы тонем в собственных мечтах, надеясь, что придет кто-то могущественный и все мечты сбудутся.
... выбор, сделанный в отчаянии, почти всегда оказывается ошибкой.
То, что кажется необходимым в яме, на поверхности делает тебя изгоем.
И пока тебе страшно, ты ни за что не получишь то, чего хочешь.
Я не знаю ни скорости света,
Ни путей, по которым планета
Между звезд совершает свой ход.
Я не знаю размера вселенной
И зачем за земле этой бренной
Кто-то выживет, кто-то умрет.Но все графики и теоремы
Не дадут объясненья дилеммы -
Почему ты сегодня со мной.
Почему под Путем этим Млечным
Только числа одни бесконечны,
Перевернутый знак восьмерной.Плюс один к бесконечности все же равно бесконечности
Я привязана к этой планете своей человечностью.
Но до встречи с тобой
Я была не собой,
А теперь невесома без дома и тоже отмечена вечностью.Невесомость и вечность.
Какая беспечность.
Не бывает пути без потерь.
Невесомость и вечность.
Ты - моя бесконечность.
Все, что нужно, я знаю теперь.Плюс один к бесконечности все же равно бесконечности
Я привязана к этой планете своей человечностью.
Но до встречи с тобой
Я была не собой,
А теперь невесома без дома и тоже отмечена вечностью.
С деньгами всё проще, они могут изменить твою жизнь. Вот только людей не переделаешь.
Нельзя сказать, что я внезапно захотела умереть. Такие вещи не случаются вдруг. Все начинается с одной мысли, которая мелькает где-то на задворках сознания, напоминая пламя свечи на торте, которое вот-вот задуют. Но мысль о смерти — это очень хитрая свеча. Ты её тушишь, а она зажигается снова. И снова. Икаждый раз, когда эта свеча вспыхивает, ей удается продержаться чуть дольше, разгореться ярче. Её свет кажется теплым. Тебе и в голову не придет, что такой огонь может обжечь.