Желая сказать "никогда", мы говорим "завтра утром".
«Я все жду, что в мире появится осмысленность. Но она не появляется. И не появится. Никогда.»
Чтобы справиться с болью и страданиями, надо ожесточиться. Причем побыстрее. Самое позднее - прямо сразу.
Не все живое достойно жить
Вот он, подобный бою часов. Голый женский взгляд. Тело ее, как правило, уже голое, но нет ничего голее человеческих глаз; они и кожей-то не прикрыты.
У мертвых тел есть свой, мертвый язык. Он ничего не говорит.
Ох, люди! Мне кажется, нужно обладать большим мужеством или чем-то еще, чтобы вторгаться в других, внутрь других людей. Мы все думаем, что люди вокруг живут в крепостях, в цитаделях, за крепостными рвами, за отвесными стенами, утыканными шипами и битым стеклом. Но на самом деле мы живем в куда более чахлых сооружениях. Выясняется, что мы все – времянки. Или даже нет, можно просто просунуть голову в палатку и потом залезть. Если дадут добро.
Самоубийство — не выбор, правда же. Не в этом мире. Раз уж вы здесь, раз уж взошли на борт, сойти вы не можете. Вам не выбраться.
Не ищите жестокости в старых и немощных. У жестокости ясные глазки и розовый язычок…
На мой взгляд, работа — восьмичасовой приступ паники.
Хотя, разумеется, нет такого человека — если он достаточно взрослый, чтобы водить машину, — у которого не было бы забот.
Он вращался в таких кругах и читал такие книги, что ему часто казалось, что в Англии лейбористы все, кроме членов правительства.
В течении часа ... он работал над своим последним романом, намеренно, хотя и условно озаглавленным "Без названия". ... В ящиках письменного стола, на нижних полках книжных шкафов со страницами, переложенными счетами и судебными повестками, в машине на полу ... вперемешку с картонками из-под сока и отслужившими свой срок теннисными мячами лежали другие его романы, все решительно озаглавленные "Неопубликованное". И он знал -- в будущем его ожидали кипы новых романов, озаглавленных в такой последовательности: "Неоконченное", "Ненаписанное", "Неначатое" и наконец "Незадуманное".
В зоопарке люди могут посмотреть на самых разных животных. А у животных выбор не так велик: они могут посмотреть на людей всего лишь двух типов. На детей. И на разведенных взрослых.
В нашем подлунном мире ваш литературный вкус - это как ваш вкус в сексе , с этим ничего нельзя поделать.
Лето: приключенческий роман. Странствия, поиски чудес, волшебники, говорящие животные и попавшие в беду девицы.
Осень: трагедия. Отчужденность, вырождение, роковые пороки и предсмертная агония героев.
Зима: сатира. Антиутопии, перевернутые миры, мысли, объятые стужей.
Весна: комедия. Свадьбы, яблони в цвету, веселые праздники, конец недоразумениям - прочь уходит все старое, да здравствует новизна.
Возможно, нам было бы легче, если бы мы знали, из чего мы сделаны, что поддерживает в нас жизнь и к чему мы вернемся.
Все, что находится у вас перед глазами — бумага, чернильница, эти слова и ваши глаза тоже, — были сделаны из звезд: звезд, которые взрываются, когда умирают.
История астрономии — это история все большего унижения. Сначала была геоцентрическая вселенная, потом гелиоцентрическая. Потом эксцентрическая — та, в которой мы живем. Век за веком мы становимся все меньше. Кант понял это, сидя в своем кресле. Как он сказал? Это принцип земной посредственности.
Когда Ричард читал «Амелиор» в первый раз, он все время забывал о том, чем он занимается. Он то и дело рассеянно переворачивал книгу, чтобы прочесть на обложке биографическую заметку об авторе, ожидая, что в ней будет что-нибудь о задержках речи или слепоте, о синдроме Дауна или о судорожных припадках вследствие тотальной лоботомии…
Чем больше вас фотографируют, тем бледнее становится ваша внутренняя жизнь. Пока вас фотографируют, ваша душа прозябает, это время для вашей души — мертвый сезон. Разве может голова думать о чем-то еще, когда приходится изображать все ту же полуулыбку и легкую задумчивость?