– Я вас не видел на корабле. Позволительно ли мне думать, что вас удерживали насильно?
– Насильно?! – сказала она, тихо и лукаво смеясь. – О нет, нет! Никто никогда не мог удержать меня насильно, где бы то ни было.
– Я не могу знать что-нибудь о вас против вашей воли. Если вы захотите, вы мне расскажите.
– О, это неизбежно, Гарвей. Но только подождём. Хорошо?
– Я вас не видел на корабле. Позволительно ли мне думать, что вас удерживали насильно?
– Насильно?! – сказала она, тихо и лукаво смеясь. – О нет, нет! Никто никогда не мог удержать меня насильно, где бы то ни было.
– Я не могу знать что-нибудь о вас против вашей воли. Если вы захотите, вы мне расскажите.
– О, это неизбежно, Гарвей. Но только подождём. Хорошо?
- Не кажется ли тебе, что все вдруг может исчезнуть? - Никогда! - Ну, а у меня жалкий характер; как что-нибудь очень хорошо, так немедленно начинаю бояться, что у меня отнимут, испортят, что мне не будет уже хорошо...
- Не кажется ли тебе, что все вдруг может исчезнуть? - Никогда! - Ну, а у меня жалкий характер; как что-нибудь очень хорошо, так немедленно начинаю бояться, что у меня отнимут, испортят, что мне не будет уже хорошо...
В зрелых летах человек привыкает к людской несправедливости, находит ее делом обыкновенным, часто горьким, чаще смешным; но в юности, когда так хочется верить всему высокому и прекрасному, несправедливость людей поражает сильно и наводит на душу невыразимое уныние.
Люди бездушные никогда и ни о чем не тоскуют.
...Общая несправедливость была нам даже полезна: мы с большею бодростию поощряли друг друга к новым трудам и с каждым днем становились более строги к самим себе.
Мы верили себе и другим, ибо мысли наши были чисты и сердце не знало расчетов.
...Наш разговор был тот тихий семейный лепет, где вас занимают не сказанные слова, но тот, кто сказал их; где мысль вполовину угадывается и где говорят, кажется, для того только, чтоб иметь предлог посмотреть друг на друга.
Водка, и грязь, и разврат, а главное, водка.
Более всего их пугало, что в одном конце коридоров замка есть комната, служившая спальней императору Павлу, в которой он лег почивать здоровым, а утром его оттуда вынесли мертвым.
Как бы хорошо, если бы богачи мало-помалу превратились в нищих, которым есть нечего, а бедный сапожник стал бы богачом и сам бы куражился над бедняком-сапожником накануне Рождества.
У чёрта, извините, копыта и хвост сзади, да зато у него в голове больше ума, чем у иного студента.
Страх на всех действует заразительно.
– Я вас не видел на корабле. Позволительно ли мне думать, что вас удерживали насильно?
– Насильно?! – сказала она, тихо и лукаво смеясь. – О нет, нет! Никто никогда не мог удержать меня насильно, где бы то ни было.
– Я не могу знать что-нибудь о вас против вашей воли. Если вы захотите, вы мне расскажите.
– О, это неизбежно, Гарвей. Но только подождём. Хорошо?
Море и любовь не терпят педантов.
Но есть не меньшие чудеса: улыбка, веселье, прощение, и – вовремя сказанное, нужное слово. Владеть этим – значит владеть всем.
Если я Вам хоть немного нравлюсь, то в будущем понравлюсь еще более.
Если Вам кто-нибудь говорил, что жизнь требует осторожности и терпения, не верьте, бывает, что и терпение лопается.
Суеверие свойственно несчастливцам...
Как часто, по глупости или лени, проходят люди мимо своего счастья.
Случай руководит людьми. Посмотрите на эту реку. Если бы вода в ней остановилась, образовался бы ряд гнилых скучных прудов, где от тоски дохнут рыбы. Но река движется, неустанно освежая землю, и земля вознаграждает ее пышной растительностью, охраняющей влагу от испарения. Так и же человек должен следовать руслу случая, если он обещает ему в будущем радость.
Я повернулся с неприятным чувством зависимости, какое испытывает всякий, если хозяева делаются бесцеремонными.
У нее были маленькие загорелые руки и босые тонкие ноги, производившие под краем юбки впечатление отдельных живых существ, потому что она беспрерывно переминалась или скрещивала их, шевеля пальцами.
Будьте добры друг другу. От зла происходит зло.