— Можешь именовать это снобизмом, — горько прошептала Тамар в Динкину шерсть, — но на самом деле это просто отверженность. Неужели ты думаешь, что я нарочно? Но так уж меня сделали, я не могу по-настоящему присоединиться ни к кому. Это факт. Как будто у меня в душе не хватает той самой части, которая прикрепляется к кому-нибудь другому. И в конце концов у меня всё разваливается — семья, друзья. Всё.
Чтобы у меня были большие глаза, клянусь до конца своей жизни смотреть на мир с удивлением.
Бывает минута, когда делаешь один малюсенький шажок, всего на волосок в сторону от привычной дорожки, и после этого ты уже обязана шагнуть туда и второй ногой, и вот ты уже на неведомом пути. И каждый шаг более или менее логичен и следует из предыдущего, но ты вдруг просыпаешься в каком-то кошмаре.
А я, наверное, всегда буду влюбляться в кого-нибудь, кто любит кого-то другого. Почему? А вот так. Потому что я специалистка по влезанию в безнадёжные ситуации. Каждый в чём-нибудь специалист.
Как вообще можно жить, узнав, что случилось в холокост?
«Коли суждено мне вовек не выходить из сего дома, я принесу весь мир в него.»
Она спала, как спят маленькие дети — на спине, свободно раскинув ручки и ножки, всецело доверясь миру.
Шай провел по струнам, подстроил гитару, слегка склонив голову набок и едва улыбнувшись своей слабой лунатической улыбкой — самым краешком рта. Словно он слышал звуки, не доступные никому, кроме него.
Обычно они лучше всего решали свои разногласия молча.
Не бывает глупых историй. Знай же, что всякая история связана во глубине своей с великой истиной, даже если истина нам неведома!