Жан-Доминик Боби — автор этой исповеди. «Скафандр и бабочка» — его послание миру. В его застывшем навсегда теле двигается только один глаз. Этим глазом он моргает, один раз, чтобы сказать «да», два раза, чтобы сказать «нет». Так, из обозначенных взмахом ресниц букв алфавита возникают слова, фразы, целые страницы. Так, из-под стеклянного колпака скафандра, из замкнутого в застывшем теле мозга, в котором порхают бабочки-мысли, он посылает нам свои почтовые открытки — послания из мира, в котором не...
Это моя манера противостоять передрягам: шагать вперед до полного изнеможения.
Без этих раздражающих звуков, среди вновь обретенного безмолвия я могу прислушиваться к бабочкам, летающим у меня в голове. Требуется большое внимание и даже сосредоточенность, так как взмахи их крыльев почти неуловимы. Чтобы заглушить их, достаточно шумного дыхания. Впрочем, это удивительно. Мой слух не улучшается, и все же постепенно я слышу их более отчетливо. Должно быть, у меня ухо бабочек.
Сегодня мне кажется, что все моё существование было лишь цепью таких вот мелких неудач. Скачками, результат которых знаешь заранее, но не способен добиться выигрыша. — «Двадцать к одному»
От этой картины — можно сказать, почти живой — веяло великой нежностью, разделенной печалью и средоточием той сердечной привязанности, которую я ощущаю при каждом посещении моих друзей. — «В музее Гревена»
Кто-то мастерски готовит пищу, я же умею тщательно подбирать и готовить свои воспоминания.
Мне бы хотелось склеить их [письма] однажды, одно с другим, чтобы получилась лента длиною в километр, которая развевалась бы на ветру, словно знамя во славу дружбы.
Стрела самой тонкой остроты может притупиться и утратить свой смысл, когда требуется несколько минут, чтобы направить ее.
Конечно, я пускаю слюну, но почему бы не в кашемир?
Я вдруг постиг ошеломляющую действительность, столь же потрясающую, как грибовидное облако атомного взрыва, и более острую, чем нож гильотины.
Неужели я был слеп и глух или действительно необходимо прозрение несчастья, чтобы увидеть человека в его истинном свете?