Впервые на русском – «японский» роман идола контркультуры, «современного Марка Твена», выдающегося рассказчика, последнего американского классика Ричарда Бротигана, которого признавали своим учителем Харуки Мураками и Эрленд Лу. От знаменитого американского юмориста уходит его подруга-японка. Пытаясь заглушить боль утраты, он начинает новый роман – о холодном, как лед, сомбреро, ни с того ни с сего падающем с неба на главную улицу маленького городка. Не в силах сосредоточиться, писатель рвет...
Она так тонко улыбалась – Мона Лиза казалась клоуном, что нарочно хлопнулся на ковер.
Ни одна женщина прежде не смотрела на него так долго. Он был не красавец, но она так смотрела, что ему отчего-то казалось наоборот.
Этот человек так замысловат – по сравнению с ним лабиринт выглядит финишной прямой.
«– Это что, сомбреро? – спросил мэр. Мэры всегда заговаривают первыми, особенно если в политике им не подняться выше должности мэра крохотного городишки.– Да, – сказал его родич, который сам желал быть мэром.Человек без работы ничего не сказал. Он ждал, куда ветер подует. Не хотел раскачивать лодку. В Америке остаться без работы – это вам не шутки.– Оно упало с неба, – сказал мэр, глядя в абсолютно ясное синее небо.– Да, – сказал его родич.Человек без работы ничего не сказал, потому что хотел работу.
Когда Юкико спала, ее волосы спали вокруг нее долго и по-японски. Она не знала, что ее волосы спят. Протеину тоже требуется отдых.
В начале она только и хотела жить с ним, рожать детей и наслаждаться нормальностью. Его глубинное безумие ничего такого не допустило.
Он был всем,чего не увидишь.
Глаза ее были темны и узки. Поскольку глаза ее были так узки, какую-то секунду он раздумывал, видит ли она столько же, сколько европеец. Мысль исчезла, едва он ее подумал, но за два года их с японкой знакомства возвращалась много раз. Просто временами он думал, всё ли она видит в комнате или где там они были. Может, она видит только семьдесят пять процентов того, что происходит.
Как юмориста его знали по всей стране, что само по себе смешно, поскольку, едва с ним знакомишься, первым делом замечаешь, что у него нет чувства юмора.
Ей вечно приходилось подкармливать его неуверенность и неврозы своей уверенностью и психической стабильностью.
Увы, горя в мире хватит для орошения Сахары.
Они отведали крови. И были настроены продолжать дегустацию.
Он стоял и глядел на нее. Ждал, пока она еще что-нибудь скажет. Она не сказала. Только улыбнулась. Она так тонко улыбалась – Мона Лиза казалась клоуном, что нарочно хлопнулся на ковер.
Она была мозаикой из тысячи кусков, и они кувыркались у него в голове, точно в сушилке прачечной.
С ним ни секунды не было скучно, даже когда он безумствовал в чистейшем бреду <...> Его проблемы были уникальны, а способность вырабатывать новые мании - невероятна.
Любовь - это такая разновидность безумия.
Секунд тридцать в голове у него было совершенно пусто — весьма необычно, ибо там почти всегда маршировал парад Четвертого июля.
«В следующий раз, когда влюблюсь, буду очень осторожна», – говорила она себе. И еще она дала себе клятву, которую намеревалась сдержать. Никогда больше не станет она встречаться с писателем, каким бы чувствительным, обаятельным, находчивым или забавным он ни был. В конечном итоге они того не стоят. Эмоционально чересчур затратны, чересчур сложен ремонт и уход. Все равно что завести дома пылесос, который все время ломается, а починить его может только Эйнштейн.
Она хотела, чтобы следующий ее любовник был веником.
Одни думали, что он само обаяние, другие – что он полный мудак. Истина помещалась где-то в промежутке – можно сказать, на полпути.
Ночь удлиняется, когда прокисает любовь.