Цитаты из книги «Древнегреческая религия» Фаддей Зелинский

10 Добавить
Автор этой книги - известный исследователь античной культуры - ставил целью подробно изложить сущность греческой религии в эпоху расцвета древнегреческой цивилизации. Трудность ее достижения обусловливалась отсутствием канонической книги, подобной Евангелию, Корану или Торе, а также богословской литературы. Сведения приходилось черпать из греческой литературы, изобразительного искусства и эпиграфических свидетельств. Свободно владея этим обильным материалом, Ф.Ф. Зелинский блестяще справился с...
[стоицизм]
Мировой огонь, душа вселенной – отчего не назвать его Зевсом? – одухотворяя материю, создает прежде всего четыре стихии, тоже живые и божественные; землю – Деметру, воду – Посейдона, воздух – Геру и (стихийный) огонь – Гефеста. Внутри стихий – другие божественные формы, и прежде всего светила: солнце – Аполлон, луна – Артемида. Как видит читатель, греческой религии пошло впрок то, что она была в своей основе религией природы: благодаря этому своему основному свойству, она вся уложилась в систему стоицизма, вся была оправдана им. Но не только как религия природы: Зевс есть также и высший разум, и вся полнота божественного естества в красоте, добре и истине; и отдельные боги, как его преломления в материи, участвуют в этих его свойствах.
Стоицизм – самое индивидуалистическое из философских учений древности.
Подобно двум другим высшим объявлениям бога, и его объявление в истине – явление производное в развитии религиозной мысли человечества. Гомер от него еще довольно далек. Бог у него, во-первых, даже и не всегда знает истину: его знание вначале так же ограничено, как и его могущество, и только "Одиссея" провозглашает принцип "боги все знают" наравне с принципом "боги все могут". И подавно он не чувствует необходимости всегда вещать истину. Зевс посылает на Агамемнона обманчивый сон; Паллада в образе смертного призраком удачи соблазняет Пандара нарушить перемирие предательским выстрелом; и та же Паллада, явившись своему любимцу Одиссею в образе смертного, с милой улыбкой выслушивает его вымышленный рассказ о себе и, дав себя узнать, ласково прощает ему его вымысел, сознаваясь, что и она бывает охоча хитрить.Но как солнце рассеивает туман, так и лучи Аполлона в VIII-VI веках разрушают в человеческом сознании всякую мысль о совместимости понятий "божество" и "ложь". "Лжи не дозволено касаться тебя", – говорит пророк Аполлона Пиндар о своем боге, причем он под "ложью" разумеет не только субъективное, но и объективное отклонение от истины. "Истина" и "свет" – это как бы соответствующие друг другу понятия; Аполлон властвует и здесь, и там, а за ним и прочие боги. И в этой области успешно трудилась просветительница Эллады в VI в., пифагорейская школа; самому учителю приписывается знаменательный ответ на вопрос: "Когда человек более всего уподобляется богу?" – "Когда он говорит правду".
Оставляя в стороне и мантику примет, и отличную от нее, но столь же низменную мантику всякого рода ворожбы, – по решету, по муке, по клеву куриц и т.д. – обратимся к той, связь которой с религией была очевидна и всеми сознавалась. Она распадалась на мантику "атехническую", или вещание, и мантику "энтехническую", или гадание. В первом случае бог непосредственно обращается к человеку, во втором он посылает ему знаки, нуждающиеся в истолковании через опытного гадателя. Конечно, четкой границы и здесь быть не могло; самая известная в древности и поныне мантика вещих снов занимала среднее место, так как сны иногда были символические и нуждались в гадателе для их истолкования.
То, что составляло главную прелесть греческой религии, ее культ видимой красоты, ее обожествление природы, ее прекрасная и радостная обрядность – все это представляло также и ее уязвимую сторону для насилия. Разрушение дома Иеговы на Сионе не причинило ущерба иудаизму: он уцелел в свитках Торы и пророков, и синагога успешно продолжала дело храма. Но когда гот Аларих, христианин и варвар, разрушил храм Деметры Элевсинской; когда молот изуверов раздробил пророческие откровения Фидиев и Праксителей; когда были запрещены шествия к Палладе на ее Акрополь и зрелища в театре Диониса – тогда поистине и душа греческой религии захилела и поникла. И в этом ответе будет другая доля истины.
Мы уже знаем: греческой религии дьявол был чужд. Есть бог – и земля, "мать"-земля, "материя"; это латинское слово прекрасно передает глубину синтеза, скрытого в этом понятии, по греческому чувству. Мать же не может быть дьявольской силой. Бог есть добро, но материя не есть зло: она лишь не вся равномерно прониклась благостью бога, и "злом" мы называем лишь то, что в недостаточной степени согрело солнце добра.
То же самое и здесь. Бог есть истина, конечно; и все-таки ложь (в общем смысле неистины) не есть дьявол и не может им быть, так как дьявола вообще нет. Ложь – это просто та область нашего сознания, которая недостаточно озарена солнцем бога-истины.
В сущности Дионис испытал в Греции развитие, противоположное развитию Деметры: та из скромной богини зреющей нивы развилась в богиню-закононосицу и в богиню тайн загробной жизни; Дионис пришел в Грецию как бог творческого экстаза, приносящий своим посвященным также и весть о бессмертии их души; но в гражданском культе пришлось и его праздник приурочить к человеческой работе – и ему поручили виноделие, родственное даруемому им экстазу, но первоначально от него независимое.
"Амфиктионы" значит "живущие вокруг". Вокруг чего? Обязательно вокруг храма. Храм требовал охраны — у него ведь были, кроме здания, и часто драгоценные приношения, и стада, и земли. Сам себя он охранять не мог — и вот его охраняли "окрестные жители", амфиктионы. Это их сближало между собой. Так евбейские города охраняли общий храм Артемиды Амаринфской: и когда два главные из них, Халкида и Эретрия, начали между собой долгую "Лелантскую войну", в которой приняла участие вся Эллада (VII в. до Р.Х.), они обязались не употреблять дальнестрельного оружия, каковой уговор был записан на камне в храме богини. И он был соблюден — с Артемидой не шутили, это не "клочок бумаги".
Переходя к молитве, мы и здесь можем установить такой же прогресс в направлении к нравственности. Греческая молитва состоит вообще из трех частей — призыва, просьбы и санкции. Возьмем ради примера одну из самых древних и прекрасных — молитву Аполлону его жреца Хриса, оскорбленного ахейцами в своих отцовских чувствах ("Илиада", I, 37).Бог сребролукий, внемли мне: о ты, что, хранящий, обходишь
Хрису, священную Киллу и мощно царишь в Тенедосе,
Сминфей!..Это — призыв (theologia): молящийся нагромождает эпитеты, полагая, что богу приятнее слышать о своей силе и своих почестях, и не желая по возможности упустить ни одной из сторон деятельности призываемого....О если когда-либо храм твой священный покрыл я,
Если когда-либо коз и тельцов возжигал пред тобою
Тучные бедра...Это — санкция: молящийся ссылается на свои заслуги перед богом, чтобы этим склонить его внять его молитве:...услышь и горячую просьбу исполни:
Слезы мои отомсти аргивянам стрелами твоими!Это — просьба (euche) — в данном случае, просьба о мести, о каре: молитва по своему содержанию сводится к проклятию. "И внял молящему Аполлон".Во всех трех частях прогресс был и возможен и осуществлен.Пышное многословие призыва было, в сущности, безобидно и поэтому сохранилось надолго: но все же мы чувствуем рост этической силы в уже упомянутом выше призыве Эсхила:Зевс, кто б ни был ты — коль такНам звать себя велел,Так зовем мы, бог, тебя.Важнее была санкция. В молитве Хриса она, при всей ее красоте, сводится к указанию на божий долг. Да, на долг; и потому выше в нравственном отношении более поздняя молитва Диомеда Палладе, тоже уже упомянутая (стр.74): герой ссылается не на свои заслуги, а наоборот, на любовь богини, многократно уже проявленную:Слух преклони, необорная дочь громоносного Зевса!
Если когда-либо мне иль отцу моему ты любовно
Помощь являла в бою — о, теперь возлюби меня, дева!
Да, мы дождались смерти — и остановились, воображая, что она — повторяю — на этом свете — предел. И в этом мы ошиблись: смерть не есть предел. Через нее или поверх ее жизнь особи продолжается — в породе."Это — труизм". Пока — да; и конечно, не в этом филономизм. Он в том, что особь сознает себя как одно целое со своей породой по восходящей и нисходящей линии, сознает бремя ответственности, возложенное на нее предками, а равно и то, которое она возлагает на своих потомков. Филономизм — явление сознания, а не естественной истории.Нас в последнее время развитие науки с заслуженной нашим отщепенством грубостью поставило лицом к лицу с этой забытой нами истиной, воздвигнув перед нами страшную проблему наследственности. Да, поистине мы своей физической природой пожинаем урожай наших предков и отвечаем за их грехи — безо всякой нашей заслуги или вины... Нашей? Смехотворная отговорка! Да разве они — не мы?Эллин давно ее предвосхитил и разрешил, эту проблему, на почве своего филономического сознания... тогда последний батрак был аристократом, и в сравнении с ним самый царственный из нынешних царей в его онтономическом скудочувствии представляется плебеем. Порода не только бессмертна — она и осознает себя как таковая в лице каждой своей особи.Потомок отвечает за грехи своих предков — это так же естественно, как и то, что старик отвечает за грехи своей молодости. Если человека настигает несчастье, незаслуженное ничем в его жизни как особи — его первая мысль та, что он искупает грех какого-нибудь предка.Горе, горе мне! Знать давно, давно
Пращур мой грехом запятнал мой род —
Грех слезами тот замываю я!восклицает у Еврипида Тесей, узнав о внезапной смерти своей молодой жены Федры. Религиозная этика "трагической эпохи" Греции олицетворила этот наследственный грех под именем Аластора; добрая часть греческой трагедии, особенно в трилогиях Эсхила, построена на его признании. Насколько глубоко он проник в народную веру, мы не знаем, но это все равно. "От богов не может скрыться клятвопреступник, не может уйти от их кары; и если не его самого, то его детей и весь его род настигнет верная гибель", — говорит еще к исходу IV в. духовный вождь, тогдашних Афин, правитель и оратор Ликург.