События нового романа Лены Элтанг разворачиваются на итальянском побережье, в декорациях отеля «Бриатико» – белоснежной гостиницы на вершине холма, родового поместья, окруженного виноградниками. Обстоятельства приводят сюда персонажей, связанных невидимыми нитями: писателя, утратившего способность писать, студентку колледжа, потерявшую брата, наследника, лишившегося поместья, и убийцу, превратившего комедию ошибок, разыгравшуюся на подмостках «Бриатико», в античную трагедию. Элтанг возвращает...
Как тебе справляться со своим настоящим, если прошлое оказывается обманкой?
С тех пор, как я начал эту книгу, меня все время преследует подозрение, что мои невозможности проступили по всему телу будто татуировки, и люди могут их видеть, качать головами и относиться ко мне с сомнением. Каждая собака видит, что я не могу сопротивляться грубому настоянию. Не умею торговаться. Панически боюсь наглости. Черта с два открою консервную банку камнем.
– Что, если бы вся история человеческих войн и распрей за ночь стерлась бы из нашей реальности и мы проснулись бы, не зная, кто такие мусульмане, евреи, украинцы или баски? Представь, что этого просто нет в памяти, а карта существует только географическая. С горами и долами. Никто никому не должен, никого не угнетали, не пускали пух из подушек. Сколько времени ушло бы тогда на новую вражду?
– Думаю, немного, – сказал Маркус, с готовностью поднимая бокал.
– Черта с два. Войны начинаются в памяти… – клошар крепко постучал себя по лбу, – а заканчиваются в беспамятстве. Как любовь или, скажем, ненависть. Ты думаешь, что человек тебе неприятен, а на деле он напоминает тебе что-то знакомое, мерзкое или опасное. Или печную дверцу, о которую ты уже обжигался. А причину ненавидеть его в настоящем ты будешь искать, пока не найдешь.
– Ненавидеть можно только того, кто знает, что ты его ненавидишь. А иначе какой от этого толк? – заметил Маркус.
– Низкие чувства лучше держать при себе и не позориться, – сказал старик, усаживаясь и приникая к стакану. – Другое дело месть.
– Не вижу никакой разницы между ненавистью и местью.
– Ты когда-нибудь ел сухари с сушеными пчелами?
– Нет, не приходилось.
– Говорят, улей с мертвыми пчелами, принесенный с пасеки, однажды забыли на кухне, и он случайно опрокинулся в тесто у булочника. Ученик булочника явился спозаранку и принял пчел за изюм. Закатал их в тесто, накрутил к празднику разных пандоро и поставил в печь. Вот уж ему досталось, когда все сели обедать. Понимаешь?
– Не очень.
– Ты принимаешь дохлых пчел за изюм, парень. Все знают, что есть мертвецы, которых нельзя примирить со смертью. Человек, которого убили как собаку, продолжает взывать к отмщению. Его не сравнить с воином, который сам выбрал себе кончину.
О чем ты задумалась, Петра? Хотела бы я рассказать ему все, что думаю, но это займет весь день и всю ночь, потому что придется начать с самого начала, с Адама и Евы, как говорит наш пьяница-фельдшер.
Писатель должен оставить позади трудную юность, полную недоразумений, скитаний и радостных вспышек горя.
У практичных римлян для обозначения любви только amor. У греков – philia, дружба; eros, любовь нежная; agape, любовь братская; storge, любовь родительская.
Жить с этим нельзя, зато очень удобно убивать.
И к черту Еврипида.
Когда в доме нет мужчин, любая работа кажется лишней.
Играй, покуда Рим горит, но помни, что однажды твои струны лопнут и станет совсем-совсем тихо.
Она материализовалась у меня перед носом и так мрачно сказала доброе утро , что утро сразу испортилось.
С. 153: «Люди повсюду ищут смысл, а натыкаются только друг на друга».
Мы – то, чем мы притворяемся.
Недоумение – это то, что остается от ненависти, когда ты забываешь лицо, которое ненавидел.
Море было сизым, как изнанка ивового листа, на склоне холма темнели пинии, кривые и жилистые, будто вставшие на колени.
Возраст положено отсчитывать от конца линии, просто не все это понимают.
Как тонуть начнешь, так и плавать научишься.
Единственное, что еще имеет ценность, это текнэ – умение. То, что дает возможность по-особому растянуть мехи аккордеона или промять фасцию так, что мышца облегченно вздохнет. Все остальные знания стали бесстыдно доступны, их больше не нужно хранить, а можно пропускать через себя, словно дым через пароходную трубу, чтобы обеспечить сиюминутное движение. Единственное знание, которое нужно носить в себе, – это осознание того, что ты бессмертен.
Punto di Fuga, вот как это называется, вспомнил он, точка в перспективе, где параллельные линии сходятся вместе. Кажется, о ней говорила Паола, когда они стояли перед фреской Мазаччо во флорентийской церкви. Эти ребята придумали перспективу, он и Брунеллески, сказала она тогда, до них все предметы и люди жили в одной плоскости, будто вырезанные из бумаги. Точки схода бывают земные, воздушные, еще какие-то. А бывают недоступные – это те, что за пределами картины. О них можно только догадываться. Может, их и нет вообще.
Я хочу написать роман, в котором я буду главным героем, живущим сразу в трех плоскостях, проходящим сквозь засиженные мухами зеркала Past Perfect и краснокирпичные стены Present Continious. Человеком, живущим на месте действия и создающим образ действия, продвигаясь вдоль едва намеченной линии в предвкушении катарсиса, размышляя о моржах и плотниках, телемическом братстве и грядущем хаме, да о чем угодно размышляя!