Спустя пять лет после событий «Водоворота» корпоративная элита Северной Америки скрывается от хаоса и эпидемий на глубоководной станции «Атлантида», где прежним хозяевам жизни приходится обитать бок о бок с рифтерами, людьми, адаптированными для жизни на больших глубинах. Бывшие враги объединились в страхе перед внешним миром, но тот не забыл о них и жаждет призвать всех к ответу. Жители станции еще не знают, что их перемирие друг с другом может обернуться полномасштабной войной, что микроб,...
Лабин расправил [sic] ноги — бережно-бережно — и медленно поднялся.
— И ты знал, что он сделает? — Голос получился какой-то умоляющий.
Кажется, он глянул на нее сверху вниз.
— Лени, я всю свою жизнь никогда и ничего не знал. Только рассматривал вероятности.
Многие еще живы. И готовы взглянуть фактам в лицо, носом чуют неизбежную гибель. Найдутся и такие, кто уделит немного времени мыслям о мести. У некоторых даже хватит на это средств — раз спасение не купишь, можно потратиться на воздаяние.
— Да и зачем тянуть их внутрь, если они не хотят?
— Да затем, что это самоубийство! — заорала Аликс. — Господи, неужели тебе надо объяснять? Вот ты бы не стала мешать мне покончить с собой?
— Смотря по обстоятельствам.
— В смысле?
— Действительно ли ты этого хочешь, или просто пытаешься чего-то добиться.
— Я серьезно!
— Да, я вижу, — вздохнула Кларк. — Если бы ты в самом деле решила покончить с собой, я бы горевала и злилась, и мне бы страшно тебя недоставало. Но мешать я бы не стала.
Аликс была потрясена.
— Почему?
— Потому что это — твоя жизнь. Не моя.
Этого Аликс, как видно, не ожидала. Сверкнула глазами, явно не соглашаясь, но и не находя, что возразить.
— Ты когда-нибудь хотела умереть? — спросила ее Кларк. — Всерьез?
— Нет, но...
— А я — да.
Аликс замолчала.
— И, поверь мне, — продолжала Кларк, — не особо весело слушать, как толпа специалистов втолковывает, что «тебе есть для чего жить», и «дела не так плохи», и «через пять лет вы вспомните этот день и сами не поймете, как вы даже думать об этом могли». Понимаешь, они же ни черта не знают о моей жизни. Если я в чем и разбираюсь лучше всех на свете, так это в том, каково быть мной. И, на мой взгляд, надо быть чертовски самоуверенным, чтобы решать за другого, стоит ли ему жить.
— Но ты же не должна так думать, — беспомощно ответила Аликс. — Никто не должен. Это как ободрать кожу на локте и...
— Дело не в том, чтобы чувствовать себя счастливым, Лекс. Тут вопрос, есть ли причины для счастья. — Кларк погладила девочку по щеке. — Ты скажешь, я из равнодушия не помешаю тебе покончить с собой, а я говорю — я настолько неравнодушна, что еще и помогу тебе, если ты этого действительно захочешь.
Она разбирается в политике. Если простой разговор с другой стороной конфликта воспринимается как предательство, значит, точка невозврата пройдена.
Вся Северная Америка в карантине. Остальной мир ожесточенно спорит о том, стоит ли прикончить ее из жалости или попросту дать умереть собственной смертью. Большинство стран еще борется, не подпуская Бетагемот к своим границам; другие же приветствуют микроб Судного дня, кажется, с восторгом встречают сам конец света.
Кларк не очень понимает, как такое получилось. Возможно, жажда смерти, захороненная глубоко в коллективном бессознательном. А может, сыграло роль злорадное удовлетворение тем, что даже обреченные и угнетенные дождутся часа расплаты. Смерть — это не всегда поражение: иногда это шанс на то, чтобы умереть стиснув зубы на горле врага.
«Водоворот» держится на допущении, что дарвиновские процессы, формирующие жизнь в этом мире, равно применимы и к цифровому царству — что самореплицирующиеся программы могут быть буквально живыми, когда создаются условия для естественного отбора.
(из послесловия автора)
Но разве совесть - это действительно так важно? Иметь совесть не значит быть хорошим, почему же ее отсутствие обязательно делает человека злодеем?
И все равно. Одно дело — плясать на чьей-то могиле, другое — эту могилу копать. Тут поверх ненависти всплывает элемент расчета.
Но я к тому, что люди, пристрастившиеся к чему-то, иной раз сходят с рельсов. Люди, сами себе установившие правила поведения, начинают их прогибать, перекручивать и истолковывать так, чтоб и на елку влезть, и не ободраться.
Лабин грохнулся, как груда очень злобных кирпичей.