"Врачи говорят, что дела у меня плохи, - писал он, - но я подумал и решил пока не умирать".
«Родители крайне трепетно относятся к тому, с кем я хожу на свидания, – заметила она гордым тоном. – Они не позволят мне иметь ничего общего с черными, мексиканцами или евреями».
– Ну, так уж случилось, что я еврей, – сухо объявил Тибор.
Лицо Пирошки покраснело. «Пожалуйста, не обижайся, я имела в виду совсем другое».
Тибор улыбнулся: «Весь мир имел в виду совсем другое. Именно так мы все и оказались в концлагерях».
Тибор, впрочем, стыдился брать у них еду; мама учила его ничего не брать у женщин, не отдавая хоть что-то взамен.
Пока мужчины вокруг пинали грязь и ругались в небо, Тибор тихо молился. Он не взывал к милосердному Богу, дабы тот спас его и его товарищей. Нет, в него он не верил. Он молился, потому что не знал, что еще делать.
Мы тут все скоро отправимся в рай, хотя пока что мы в аду.
Хэмм поднялся, взял Рубина за руку, вцепился в нее сильно – пожалуй, это была самая крепкая благодарность в его жизни.
Он убаюкал бы сам себя до состояния счастливого бреда, он бы парил над жесткими деревяшками койки, а затем, если повезет, его бы унесло в мирное состояние полусна, где нет голода и боли.
Кто-нибудь вообще понимал, что всего один человек, оставленный Пейтоном на том холме, был единственным препятствием между северокорейцами и поспешным отступлением сил ООН?