Анна Чайковская пишет о Будапеште как о городе замершего времени. Здешний календарь мог бы остановиться на 1896-м. В тот год страна отмечала Тысячелетие, дела шли отменно, Будапешт был одной из двух столиц Австро-Венгрии, азартно соперничал с императорской Веной и, несмотря ни на какие трудности, разочарования и неудачи, имел основания видеть будущее в светлых тонах. Книга о Будапеште уже поэтому – о временах «прекрасной эпохи», о тех годах, когда ничто не предвещало ни 1914, ни 1920 года, ни...
Главный урок будапештского дворика с галереями – в идее соседства. Любить соседа не обязательно. Братских чувств к нему питать не нужно. Нужно лишь учитывать его присутствие и не делать в отношении него того, чего не хотел бы по отношению к себе. Золотое правило этики вытекает из жизни в таком доме само и с большей определенностью, чем из кодексов и проповедей. И распространяется на мироощущение большего масштаба.
Архитектура – величайшее из искусств не потому, что «застывшая музыка», а потому, что определяет наше бытие и, следовательно, сознание. Мы в ней живем – как рыба в воде, как птица в воздухе. Она определяет наше поведение, наше понимание собственного места в мире.
Беда Австро-Венгрии была в том, что она сложилась как многонациональное государство именно в то время, когда Европу охватил невроз национализма, бывший, в свою очередь, логическим следствием эпохи Просвещения. С остальными проблемами империя более или менее справлялась. С этой – не смогла. Но с остальными, повторим, – справлялась.
Что есть венгр – покрыто большим туманом. Ясно только, что венгр ничем особенным не отличается, что выглядит он как все, везде легко приживается, за исключением Венгрии, где ассимилироваться ему невозможно – мешает общий язык».
Венгрия отличается от соседей еще и своеобразным отношением к собственной истории. Обычно народам приятнее лелеять мысль о том, что они – исконные хозяева своей земли, что они здесь – издревле и что все вокруг принадлежит им испокон веков. Венгры же предпочитают помнить: «Мы пришли».
«Умеренность и аккуратность», иными словами, – качества, которые способны принести успех в большом деле, но никак не помогают их обладателям достичь славы, всеобщей любви и благодарного обожания.
... американец, где бы ни поставил ногу, первым делом строит школу, англичанин – церковь, француз – театр, и если бы где-то в мире были венгерские колонии, то там первым делом строились бы, конечно, кофейни.
В будапештском дворике невозможен Раскольников с топором под мышкой. Непременно ведь увидят, поприветствуют и спросят: «Куда идешь? Что несешь? Что невесел? Пойдем-ка пропустим по кружечке...» И осталась Венгрия без великого романа.
Именно отсутствием таких галерей отличаются питерские дворы от будапештских. Причина понятна: архитектор не включил их в проект, поскольку северный климат не располагает к прогулкам под открытым небом. Но важнее причины – следствие. Если нет галереи, значит, никто никого не видит. Значит, соседи могут годами не общаться и даже вовсе не знакомиться.vЗначит, в доме, где живет человек, не складываются предпосылки для создания сообщества соседей. Значит, этого простейшего, элементарного, как атом, сообщества – нет. Значит, не из чего вырасти обществу города, обществу страны... Как в той песенке: «Потому что в кузнице не было гвоздя». Потому что питерские архитекторы не проектировали, а заказчики не зака-
зывали дворы с галереями.
Слава, увы, сплошь и рядом достается не мудрецам, а героям – тем, что клянутся воевать за Свободу и Родину до последней капли крови. Как правило, не уточняя в пламенных речах, чьей крови – собственной или чужой.
Это не пивной и не чайный мир – винный и кофейный. На фразу
«Чай пью» здесь реагируют вопросом «Болеешь?». Чая в культуре нет
настолько, что нет своего слова. Венгры, придумавшие собственные названия
интернациональным понятиям «кино» и «парламент» (mozi и országgyűlés
соответственно), чай называют, честно прочитывая по одной английские
буковки: «т-э-а».
Были здесь [в летнем дворце в Геделе] и склад, и дом престарелых, что тоже показательно. Тот же Петергоф можно представить разрушенным (он и был полностью разрушен в первый же год войны), но трудновато
– домом престарелых. А Гёдёллё превратился в общежитие для тех, кому некуда пойти, с легкостью: небольшие комнаты, не по-дворцовому низкие потолки – место, где человеку можно быть «оставленным в покое», раз уж судьба не дает лучших вариантов.
Кажется, что инициаторами создания художественных музеев двигала мысль о том, что человек, видевший Мадонну Рафаэля, на подлость и злодеяния уже
не способен.
В Центральной Европе говорят: "Словак - это чех, который говорит по-венгерски".
Петр Вайль, в чьей книге «Гений места» Будапешт отсутствует (что и сделало возможным написание этого текста), утверждал: «Современная Европа все более и более состоит не из стран, а из городов».