Сирил Массаротто решил вернуться к героям своего первого, ставшего бестселлером романа «Бог мой приятель». Что будет после смерти? Точнее, будет ли что-нибудь после того, как окончится земная жизнь? Главный герой попадает в потусторонний мир. Он привык считать Бога своим приятелем, союзником, который уверенно ведет его по жизни, подкидывая верные решения. Но выяснилось, что и Бог иногда не говорит всей правды…
Мелкие мыслишки, большие решения.
Утро вечера мудренее, даже когда всё время светло, как днём, и никто не спит. В действительности дело тут не в утре и не в вечере, а во времени вообще - это оно делает нас "мудренее".
Когда в тебе есть сострадание, ты уже не борец.
Это и есть дружба - когда мы делаем кому-то исключения.
Когда мне исполнилось тридцать лет, я подружился с Богом. Мы стали приятелями.
Эта дружба длилась три десятилетия: тридцать лет смеха, полного взаимопонимания и доверия. Так могло бы продолжаться и гораздо дольше, но, к сожалению, я только что умер.
Последние слезы меня удивили: слезы Самюэля, друга детства Лео. Я не видел его несколько лет и был удивлен, когда в дом вошел мужчина, настоящий, взрослый, зрелый, солидный, импозантный. Не то чтобы в Лео не было импозантности, но, став мужем и отцом, он не перестал от этого быть в моих глазах юношей, даже в чем-то подростком, как, впрочем, большинство сегодняшних двадцати пятилетних. Итак, я увидел, как этот высокий, крепкий мужчина пришел в своем прекрасном костюме, правда — отлично скроенном (я обожаю костюмы), широко улыбнулся Лео, словно говоря: «Я здесь ради тебя, я сильный и разделю с тобой горе» — в общем, совсем как Смотритель. Он мало говорил, только стиснул моего сына в объятиях — сильных и долгих. Жизнь разлучила их лет десять назад, но эти годы разлуки испарились в один миг. Вот оно — чудо настоящей дружбы, которому так завидует любовь.
Сэм вошел в комнату, держа Лео за плечо, несколько долгих секунд ничего не происходило, а потом он вдруг разрыдался. И этот плач удивил меня больше всего: это были не сдерживаемые рыдания гордого мужчины, а горькие слезы маленького мальчика. Он сопел и всхлипывал, и тут я понял, что он оплакивал наши футбольные матчи, когда им с Лео было по восемь лет, наши походы в парк аттракционов, наши поиски сокровищ, которые я устраивал для них, шалаши, которые мы строили втроем. Он оплакивал мультики, которые мы запивали горячим молоком и заедали целыми пакетами конфет, и каникулы на морском побережье. В его залитом слезами лице я снова увидел мальчугана, каким он был когда-то, немного полноватого, немного неуклюжего; это был тот же парнишка, который старался как можно дольше торчать у нас по средам и воскресеньям, потому что дома его отец часто распускал руки — доставалось и ему, и его матери.
Я видел, как перед моим безжизненным телом мужчина оплакивал ребенка, каким был когда-то.
В самый момент моей смерти, то есть всего несколько секунд назад, Бог задал мне наконец свой знаменитый Вопрос, тот самый, который он задает каждому из нас.
Вопрос Вопросов.
Сказать, что я был изумлен, — это ничего не сказать: оказывается, мне предстоит решить, должно ли человечество существовать дальше, да или нет.
Вот так.
Очень просто.
Просто, да все же не легко. Потому что дело в том, что ответ каждого умершего падает на чашу весов, где уже находятся миллиарды предыдущих ответов. И если в один прекрасный день число «нет» перевесит число «да», человечество окончательно погибнет.
Так что все очень даже серьезно.
Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать, что речь и правда идет о Страшном Суде, с той лишь разницей, что здесь не Бог судит людей, а люди попросту судят самих себя. И от голосования не отвертишься — да-да, я спросил на всякий случай.
Как только мы даем ответ, наша последняя задача считается выполненной, и мы умираем насовсем. Таковы условия договора.
Я обратил внимание Бога на то, что для последних мгновений нашей жизни обстановочка получается средненькая, что он мог бы уж постараться и устроить что-то вроде небольшого праздника, пирушки, но у него, похоже, не было настроения шутить, и тогда я тоже принял серьезный вид и стал размышлять над тем, что же мне ответить на Вопрос Вопросов.
Протянув немного время, что, как мне кажется, было вполне законно, я пришел к выводу, что, хотя бы ради тех, кто мне дорог, ради моего сына Лео, внучки Ивуар, а также в память об Алисе, моей дорогой Алисе, с которой я так надеялся встретиться когда-нибудь там, наверху, — то есть здесь, я могу дать только один ответ. Конечно же, человечество должно жить дальше.
Тогда я просто ответил: «да».
И закрыл глаза, смакуя последнее мгновение своего существования. Я только что произнес свое последнее слово, внес свой вклад в огромное дело: я рассудил, что человечество должно жить дальше. «Да» — прекрасное последнее слово, гуманный поступок, дающий остальным надежду на будущее, которого у меня больше не было.
Я уходил из жизни с легким сердцем, на пределе восторга.
Каждый латает в себе дыры как может.
И пусть ты - исключителен и уникален, но, узнав, что после смерти что-то есть, ты стал бы жить по-иному.