Один из лучших романов великой Шарлотты Бронте.
История удивительной любви молодого, целеустремленного преподавателя частной школы и его юной коллеги.
Их отношения складываются непросто, счастье достанется дорогой ценой, но разве это важно, если мужчину и женщину связывает духовная близость? Если они не только влюбленные, но и родственные души, полные взаимопонимания и готовые стать друг для друга верными спутниками…
Мое чувство радости живо откликалось на утонченное, нетронутое, прекрасное и изысканное. Я был молод, здоров и незнаком с развлечениями; избалованность ими не лишила мою натуру сил и не сделала ее пресыщенной.
Она призналась, что сомневается в правильности своего решения, ведь я так молод, родители могут воспротивиться, узнав, какой наставник будет учить их дочерей. — Но зачастую лучше довериться собственным суждениям, – продолжала она, – и вести за собой родителей, чем идти у них на поводу.
Поднявшись, я намеренно протянул руку, хотя и знал, что этот жест противоречит этикету, принятому в стране. Мадемуазель Ретер улыбнулась, воскликнула «аh, c’est comme tous les Anglais!» («Ах, как по-английски!»), но очень любезно подала мне руку в ответ.
— Такова привилегия моей родины, мадемуазель, – отозвался я. – И помните, что я всегда буду настаивать на ней.
Я сам наблюдал за ней так же заинтересованно, как она за мной, и вскоре понял: мой характер изучают, нащупывают достоинства, слабости и причуды, пробуют то один, то другой прием в надежде отыскать какую-нибудь трещинку, выступ, на котором можно утвердиться маленькой ножкой, а оттуда переставить ее на мою шею, подчинить меня себе.
Мне, рабу, который только что избавился от ярма, всего на одну неделю обрел свободу от принуждения, обязательств, нищеты, предстояло вновь надеть кандалы подчинения. Едва успев вкусить радости жизни без хозяина, я услышал строгий приказ долга: «Ступай искать новую работу».
Впервые в жизни я схватил в объятия свободу и словно ожил от ее улыбки и прикосновений, как от солнца и попутного ветра. Да, в ту пору я чувствовал себя как путник, взбирающийся на холм поутру и уверенный, что с вершины он увидит живописный восход. Его путь труден, крут и кремнист? Он не видит его, не сводя глаз с вершины, уже озаренной румянцем и позолотой, и знает, что откроется его взгляду, когда он взойдет на эту вершину. Ему известно, что его встретит солнце, колесница которого уже выезжает из-за горизонта на востоке, и что щек коснется ветер, глашатаем открывающий божеству чистую, необозримую лазурную дорогу среди туч, сияющих перламутром и согревающим огнем.
На этот раз я вышел на улицу, чувствуя легкость на сердце: задача, которую я поставил перед собой на сегодня, была выполнена, я мог позволить себе несколько часов отдыха.
Оттенком ее щеки напоминали легкий румянец на крепком яблоке, свидетельствующий о вкусе и сочности мякоти под розоватой кожурой.
— Сынок, она еще молода, возможно, постарше вас, но лишь настолько, чтобы сочетать материнскую нежность с любовью преданной супруги, – что может быть лучше? — Месье, я предпочел бы видеть свою жену женой, а не заменой моей матери.
Некоторое время я постоял, прислонившись к церковной ограде и глядя на воду, на стремительно набегающие волны. Мне хотелось, чтобы эта сцена отчетливо и надолго запечатлелась в памяти, чтобы в будущем я мог дорожить ею. В гроувтаунской церкви пробило четыре; подняв голову, я увидел, как просвечивает красным сквозь голые ветки древних дубов вокруг церкви заходящее солнце, и эти лучи расцветили пейзаж, сделали его именно таким, как я и мечтал. Я помедлил еще минуту, пока не затих в воздухе благозвучный и размеренный звон колокола, а потом, насытив зрение, слух и чувства, повернулся от ограды в сторону N.
<...> Любой женщине достаточно вонзить копье поглубже, чтобы обнаружить в вашей груди неиссякающий источник сентиментальности, Кримсуорт.
<...> время подводит нас к краю могилы, смерть бросает в нее тело – ветошь, изъеденную болезнями, изломанную болью, втоптанную в кладбищенскую землю неумолимой пятой отчаяния.
<...> ее жилище было бедным, поистине бедным, зато опрятность заменяла в нем роскошь, и даже если бы в нем не было ничего, кроме приветливого огня в вычищенном камине, оно показалось бы мне притягательнее дворца.
...внешняя холодность-неизменная спутница страстей, бурлящих в душе
— Вряд ли я ошибусь, предположив, что в вашем сердце, Кримсуорт, уже остались следы ее вкрадчивых шагов. — Ее следы? Ну уж нет! Мое сердце не половица, чтобы по нему расхаживать. — Нежные прикосновения patte de velours (бархатной лапки) ему не навредят.
<...> тот, кто живет размеренно и мыслит рационально, никогда не отчаивается.
Юноша, мне уже известно: вы не из тех, кто спешит сунуть голову в петлю, не узнав, сможет ли выбраться из неё, и в этом вы правы. К опрометчивым людям я не питаю ничего, кроме отвращения, ничто не заставит меня протянуть им руку помощи. Если человек не думает о себе, то в делах друзей он в десять раз безрассуднее.
<...> ее лицо – как маска: ни одобрительной улыбки, ни укоризненной гримасы.
Цветение уместно в лучах солнца и преуспевания, но в жизни не мало и дождливых, тягостных ноябрьских дней, когда домашний очаг холоден без чистого, радостного блеска ума.
Никакая совершенная красота не в силах так умилить эгоистичное человеческое существо, как приукрашенный портрет его особы; по этой именно причине отцы с таким самодовольством любуются ликами дочерей, в коих видят собственное отражение, облагороженное мягкостью тонов и утонченностью линий.
Возмущённый дух всегда грозит бессонницей.
Что я знал о женском характере до приезда в Брюссель? Почти ничего.
Я представлял его чем-то смутным, хрупким, тонким. Теперь же, столкнувшись с ним, я выяснил, что это очень даже осязаемая материя, порою слишком жесткая и часто тяжелая; в ней чувствовался металл - и свинец, и железо.
Часто, когда два человека молчат, это молчание бывает гораздо значительнее, чем разговор.
Тот, кто безрассуден в собственных делах, в десять раз безрассуднее по отношению к друзьям.
«ученик, в ком чувства притупленнее, чем в учителе, в то время как нервы значительно крепче, а физическое здоровье сильнее, имеет огромное преимущество перед учителем и безжалостно будет этим пользоваться, потому как слишком еще юный, очень сильный, но неискушенный в жизни, он не умеет ни сочувствовать, ни щадить.»