— Я всю зиму слал запросы в армию, в Военно-морской флот, в морскую пехоту, канадцам — куда только я их не слал... Писал я и в Береговую охрану, и в Военно-торговый флот, лично генералу де Голлю, Чан Кайши, я уже был готов написать кому-нибудь в Россию.
Я сделал попытку улыбнуться.
— В России тебе бы не понравилось.
Нет в жизни периода более понятного, чем только что прожитый.
Только спустя много лет я понял, что сарказм зачастую бывает протестной реакцией людей слабых.
У каждого в жизни есть исторический момент, который ему особенно дорог. Это момент, когда эмоции приобретали над ним наибольшую власть, так что потом, когда этот человек слышит слова: «сегодняшний мир», или «жизнь», или «действительность», он соотносит их именно с этим моментом, даже если с тех пор прошло полвека. Благодаря выпущенным тогда на волю чувствам в душе человека остаётся особый отпечаток, и его он проносит через всю жизнь.
Я не заплакал... Я не мог отделаться от ощущения, что это мои собственные похороны, а на своих похоронах не плачут.
Мне приходилось искать правоту в том, чтобы никогда не разговаривать о вещах, которые нельзя изменить.
Я знал, что в понятие дружбы входит принимать недостатки друга, которые иногда касаются родителей.
Он воспринимал мир с беспорядочными и сугубо личными оговорками, просеивая словно сквозь сито его незыблемые как скала факты и принимая их выборочно и понемногу, только в том количестве, какое мог ассимилировать, не испытывая чувства хаоса и утраты.
Всё должно развиваться, иначе оно погибает.
Тогда как раз в моду вошла простая, но многозначная военная присказка «вот и всё», и хоть впоследствии она стала восприниматься иронично, в ней заключалась необратимая точность: бывают моменты, когда только это и остается сказать.