Соглашаясь разыскать сведения о нескольких людях, молодой сотрудник архива Феофан оказывается втянут в смертельную игру. Кто-то разыскивает и убивает бывших заключенных, которые сидели в одной камере с завоевавшим посмертную популярность художником Зеленцовым. Погружаясь в исследование, Феофан ходит по самому краю бездны, но не может остановиться – ведь его завораживает загадка татуировок-картин и очаровывает смотрящая с них женщина.
– Зависть – одно из самых мерзких чувств, – согласился отец Тихон. – Зависть – это концентрированная, рафинированная алчность. И кроме того, зависть по сути своей глупа и обуянного ей человека делает глупцом. Если у брата больше денег – не завидуй, а трудись, и у тебя столько же будет со временем. Откуда ты знаешь, сколько и каких усилий он приложил, чтобы получить это? Откуда знаешь, какой крест несет он за этот дар? Неси свой крест, и получишь ту же награду. Но чужим трудам мы не завидуем…– А если предмет зависти – не деньги, не нечто материальное? – предположил я. – Не то, что можно получить, трудясь.– Все можно получить, трудясь, – тихо, но веско, с какой-то несгибаемой силой произнес отец Тихон. – Просто никто не любит трудиться. Всем хочется, чтобы «с неба упало» все и сразу.– Вот и я как раз об этом, – согласился я. – Если предмет зависти – врожденные способности? Дар свыше, талант, гений?– Старая история – одному он отмерял десять талантов, другому один, – добродушно и даже как будто снисходительно усмехнулся монах. – Вот только талант – это не только «присущие от рождения определенные выдающиеся способности и умения», это еще и конкретная счетно-денежная единица древнего мира. Знаете, сколько весил такой талант?Мы с Викой синхронно отрицательно покачали головами. Я это когда-то знал (все-таки архивное образование без серьезного курса истории немыслимо), но, признаться, успел благополучно забыть.Отец Тихон опять улыбнулся:– Гомеровский маловесный – восемь килограммов, а традиционный аттический золотой – двадцать шесть. А был еще и вавилонский, шестьдесят килограммов, поздний финикийский – сорок три кило, еврейский – сорок пять. Трудно сказать, какой из них упоминается в Библии, но дело не в этом, дело в том, что они – разные. Одному нести восемь кило, другому – шестьдесят. Многие ли осилят?Мы растерянно молчали, а он продолжал:– Я лично убежден, что нет человека, которому Бог не дал бы посильного ему таланта. Даже мне, грешному, маленький талант был даден – я умел наводить чистоту, попросту говоря, убираться. Что ж, я, кажется, пустил этот талант в рост, и не без прибыли.– Но, простите… – Вика обвела келью взглядом. – А эти иконы? А мольберт? Разве не вы…– Я, – скромно кивнул отец Тихон. – Но это не от меня, это та самая прибыль от удачного вложения. Есть такая штука, духовная экономика зовется. О ней еще Христос говорил. Когда пришли слуги отчитываться перед Господином и один сказал – я пустил свои таланты в рост и получил прибыль в десять талантов. Вот тебе твои деньги с прибылью.– Но как можно пустить в рост талант? – не понял я. – Который не из серебра? Ну или… Ладно, я понимаю, как, обладая музыкальными способностями, развить их и стать виртуозом. Но как можно, умея только наводить чистоту, научиться так рисовать?– Значит, можно, раз Господь меня сподобил, – пожал плечами отец Тихон. – Но довольно обо мне. Если вы сюда приехали, чтобы меня остеречь, то зря проделали этот путь. Я прятаться или скрываться где-то от кого-либо не намерен. Эта обитель выколота у меня на спине, в ней моя жизнь. И смерть моя, если уж судьба так повернется, тоже здесь.– Так нельзя! – горячо возразила Вика, сдвинув брови, словно пыталась подобрать слова. – Жизнь – Божий дар, ее беречь надо!– Мне жизнь Христос, и смерть – приобретенье, – негромко проговорил отец Тихон, прикрыв глаза. – На все воля Божья. Буду жить – буду Бога благодарить. Придется умереть – ну что же, я давно стою у этой двери, которую сам открыть не в силах, и помолюсь Богу за того, кто поможет мне это сделать. Подходит время великой ревизии моих вкладов, возвращается Господь, чтобы истребовать то, что принадлежит ему…Мы с Викой молчали. Да и что тут скажешь?– Почему я говорю, что зависть к таланту еще менее умна, чем зависть к чему-то материальному? – Отец Тихон говорил едва слышно, словно рассуждал сам с собой. – Потому что талант тебе не принадлежит. Ты получил его взаймы. Получил, чтобы пустить в рост, и должен будешь вернуть его Тому, кто его тебе дал. И не просто так, а с прибылью. Умирать, дети мои, не страшно. Страшно явиться перед Ним нищим, бесплодным, пустым, ненужным, как я, грешник. Этого я боюсь, а не смерти.– Но как это: «талант не принадлежит тебе»? – удивилась Вика. – Но разве Моцарт, Микеланджело, Рублев не стали великими благодаря своему таланту?– Они удачно пустили его в рост. – Отец Тихон улыбнулся, как будто возражение его позабавило. – Но их прибыль не в величии их имени; многие безвестные ничуть не менее велики, чем Моцарт и Рублев. Их прибыль в том, что они оставили миру. В «Троице» и «Волшебной флейте», Давиде и Джоконде, «Евгении Онегине» и «Войне и мире»…Он поднялся одним плавным, слитным движением. И склонил голову: келья была не только маленькой, но и низкой, даже я едва не упирался в потолок, а отцу Тихону и вовсе приходилось немного пригибаться. Может быть, подумалось мне, это еще один из способов воспитать смирение?– В этом и смысл, дети. – Он легко, что называется, беспечально вздохнул. – Чтобы сохранить талант, надо раздать его, и только тогда он вернется с прибылью. Вы думаете, талантливый завистник меньше страдает от зависти? Зависть, алчность, похоть – как акулы. Если акулу постоянно кормить, она будет есть и есть, пока не лопнет, это научный факт. Страстям сколько ни дай – все мало, мало, мало! Их нельзя утолить. И чем больше утолять свою зависть, тем прожорливее она будет становиться.Вновь усевшись на табуреточку, он потер поясницу:– Вот что за напасть, а? По строительным лесам летаю, как мальчишка, каждая жилочка поет и радуется, а в келье – одни болячки.– Скажите, – неуверенно начал я. – А как можно приумножить свой дар? У меня все равно в голове не укладывается. Вот вы говорите, что ваш талант – умение убирать, наводить чистоту. Но я вижу эту ножку стола, эти табуретки, шатер над крылечком, иконы, в конце концов! Я не искусствовед, но, по-моему, они прекрасны. Разве не вы их рисовали?– Писал, – поправил он. – Я. Только и не совсем я. Иконы, шатер, табуретка – все это прибыль, о которой я и говорил. Чтобы приумножить талант, надо раздавать его людям. А многим не хочется, жалко им. И, бывает, чем больше талант, тем больше обладателю его жалко. Хочется зарыть его в землю, запереть в несгораемый шкаф и табличку привесить: «МОЕ! Прочь руки!» Жадность, скупость, скаредность подзуживают: не продешеви, пусть тебе за твой талант горы золота насыплют, вот тогда… Однако тогда, открыв однажды шкаф, ты найдешь там только прах, гниль и труху. Самый сильный человек превратится в беспомощного слабака, если не будет, как сейчас говорят, «качаться». А последний задохлик, ежедневно таская железо в спортзале, одолеет гиганта, который решил, что раз он гигант, значит, и так всех победит. Отпусти свой хлеб по водам, говорит Библия, и воздастся тебе сторицей. Корова, которую не доят, болеет, а потом и вовсе без молока остается. Колодец, на котором висит замок, потому что хозяин его за свою воду горы золота ожидает, – такой колодец илом затянется, гнилью, будет не вода, а грязь. Это же так просто: имеешь талант – отдавай его людям, и он, как в песне поется, к тебе не раз еще вернется, да не один! Маленькое семечко сеется в землю и дает каждое пять-десять колосков. Знаете сколько в таком колоске семян? От шестидесяти до ста. Выходит, каждое семя приносит от шестисот до тысячи себе подобных – вот какие проценты в Божьем банке! А мы все боимся доверить Ему свой вклад. Все боимся, и я, грешный, тоже боюсь, оттого и не приобрел ничего, чем можно отчитаться.
– Помните только, что самые страшные враги не те, что снаружи нападают, а те, что изнутри грызут. А самый главный из них – себялюбие. Кто себя вперед выпячивает, тот другого любить не может: наступит на него, да и дальше пойдет. Бойтесь равнодушных.
Знаешь, что такое зондеркоманда?– Да кто ж не знает? – удивился я. – Воинская часть СС.– Эх ты, штафирка, – снисходительно хмыкнул Артем. – Зондеркоманда – это вроде как у нас дисбат. Туда сгоняли всякую шваль – зэков, всяких неблагонадежных, фольксдойче и так далее. Но это было в самом начале. Потом в зондеркоманды стали набирать коллаборационистов.– Кого? – не понял я.– Предателей, – объяснил Артем. – Соглашателей гитлеровских, приспешников из оккупированных территорий. Набрали шушеры со всей Европы, от Португалии до, из песни слова не выкинешь, наших, если можно их так назвать. Так вот, интересующая тебя зондеркоманда как раз была из таких условно наших, из прибалтов.
– А вы действительно верите в существование бесов? – не удержалась Вика.– Не так важно, как называется то, что заставляет человека вести себя по-скотски, – уклончиво отвечал монах. – Впрочем, это неудачное слово. Скоты – твари Божии, и что бы они ни творили, творят по неразумию, не по злоумышлению. Человек же ведает и добро, и зло. И если он, обеспамятев, впадает во зло, то, что им движет, мы зовем бесами и изгоняем их две тысячи лет. Современная наука именует это психическими отклонениями и пытается лечить, но, как показывает опыт, лечение это сводится к содержанию под стражей и пичканью успокоительными лекарствами в лошадиных дозах. Да и как наука может справиться с душевными хворями, если душа, с ее точки зрения, – мифическое представление отсталого человека о его «Я», порожденном исключительно электрохимическими процессами в его мозгу?