После надежды разочарование бывает смертельным.
Чтобы хорошо врать, нужно самому в какой-то мере поверить в свою ложь.
Может быть, я, хоть и понимал толк в махинациях, до сих пор недооценивал способность людей обманывать самих себя, когда им выгодно.
Когда растешь в приютах, привыкаешь засыпать, какой бы шум вокруг ни стоял.
В хорошей лжи всегда есть доля правды, а я знал, каково это – быть маленьким, запуганным и знать, что спасения нет.
Люди всегда кажутся красивее всего, когда знаешь, что никогда больше их не увидишь.
– Как это можно есть? – спросил я, когда Рен вытащила из костра обугленную зефирину.
– А мне так нравится, – сказала она, счищая с пальцев липкую массу. – О вкусах не спорят.
– Я и не собирался.
– Вот и хорошо, потому что я считаю так: способность принимать человека со всеми его странностями – основа любых хороших отношений. Я, представь себе, верю в безусловную любовь.
Безусловную? Это хорошо, если только такое вообще бывает на свете. Может, и бывает, кто знает.
Но если я что-то усвоил в жизни, так это то, что люди плохо умеют хранить секреты: рано или поздно все обнаруживается. Все можно узнать, надо только смотреть повнимательнее и подольше. Понемногу, пока мы смотрели
Я всегда понимал, каково жить без денег: когда растешь в бедности, это въедается в тебя до мозга костей. А по этим вещам, которые Лекс совала мне для примерки, по этой рубашке из тонкого хлопка я начинал смутно представлять, какой бывает жизнь, когда деньги есть. Оказывается, легко держаться прямо и уверенно занимать место в пространстве, когда на тебе все чистое, мягкое и дорогое.
– Он видел во мне все самое худшее, и это его пока не оттолкнуло.