Мне нравится бегать еще и потому, что в это время голова по-другому работает. И я чувствую себя смелой. Придумываю всякие странные вопросы и ответы, совершенно не связанные с моей жизнью. Когда я дома, я себе таких вопросов не задаю, потому что это называется напрасно тратить время.
Сегодня – нет, а завтра – неизвестно. Мы в любой момент можем измениться.
Если ты что-то чувствуешь, а другой не чувствует ровно ничего, разве может между такими людьми появиться связь?
Мы книг не читаем. Таких длинных, я имею в виду. В день мы прочитываем намного больше страниц, но мы читаем тексты, цитаты, короткие блоки. Сканируем. Пробегаем глазами. Словно конструируем
здание из отдельных деталей. Информация настолько разнообразна, она так быстро меняется, что погрузиться в целую книгу длиной в четыреста сорок пять страниц означало бы углубиться исключительно в один предмет, оторваться от действительности, может, даже пробудить воображение. А это опасно и непрактично.
Папа сказал, когда читаешь приключенческую книгу, самое лучшее — все себе представлять, отождествлять себя с ее героем. Тогда забываешь о том, что лежишь на диване, — и плывешь на корабле, который кренится и раскачивается на волнах, или стремглав убегаешь от одноглазого пирата. Иногда даже пот прошибает, пока читаешь.
Не знаю, не знаю. Для меня это нечто из области фантастики. Может, и хорошо, но так неправдоподобно. И зачем это надо? Нас, когда мы читаем, никакой пот не прошибает. Мы вообще стараемся как можно меньше волноваться. Теперь нет ни паники, ни переживаний. Все совершенно спокойны.
Мы избавились от всего, в том числе и от скорби.
– С оболочкой лучше?
– Сама знаешь. Сейчас не те времена, – помолчав, говорит мама.
– В каком смысле не те?
– Чтобы жить без нее.
Обе молчим. Потом мама говорит:
– Сама знаешь, от чего мы избавились и как это пошло на пользу.
Теперь я уж точно скажу, что думаю.
– Вам – на пользу, – говорю, – а я не знаю, от чего избавилась, потому и не могу сказать, что мне это на пользу.
Завтра придут работники, и в физическом мире не останется ни одной книги. Когда я сказала Але, что это насилие, она ответила, что я не права. Что все эти пожелтевшие книги, которые только место занимают в физическом мире, давно перенесены в систему и кто угодно может их читать когда угодно, но вряд ли кто-то их откроет, потому что тексты слишком длинные. Может, в будущем эти тексты начнут сокращать. То есть — выделять суть. В идеале они все стали бы как новости — до десяти строк, не длиннее. Длиннее могут быть только научные исследования. Там каждая строчка важна.
Я себя уже не ощущаю. Может, и не хочу ощущать себя. Может, я всегда хотела ощутить кого-то другого.
Химия — это когда понимаешь, что не можешь не поцеловаться.
Может, мы — нечто большее, чем носители специфических молекул ДНК?
Но когда микросхема будет вшита под кожу и срастется с тканями, ты попадешь в современную тюрьму. Осведомитель будет постоянно сообщать, где ты, что делаешь, какие у тебя температура, состав гормонов и скорость нейромедиаторов, а может, и мысли.
Потребительство душило Землю, она оказалась на грани самоуничтожения.
Дети засыпали по ночам, обнимая какую-нибудь старую игрушку, полную пылевых клещей, или — вообще подумать страшно — живого человека.
Чем люди ближе, тем чаще ссорятся.
Если у человека есть одна проблема, значит, у него есть и другие.