Цитаты из книги «Львица по имени Лола [Вбоквел к роману «Трубадура».]» Дарья Волкова

А потом он медленно разорвал надвое листы, что держал а руках.
-Располагай мной, Лев Аркадьевич!
(ухахаталась просто, как в красках лицо Яна представила:):))

Левка давно уже не удивлялся тому, как не только не распадаются, а даже, наоборот, крепнут в разлуке, при долгих расставаниях семейные узы. Держат, не отпускают, даже если видишь родного человека раз в год. Но что это же правило работает для человека, не родного тебе по крови — это все еще удивляло.

Ну что же — бойтесь мечтать. Мечты сбываются. Рано или поздно. Так или иначе. Но далеко не так и не тогда, как вы себе это представляли.

у каждого в этом бизнесе есть цена. И у каждого на лбу невидимый ценник. И рано или поздно каждому задается главный вопрос. Сколько? Не обязательно денег. Кто-то расплачивается телом, кто-то — душой. Но талантом и трудом — никто. Неликвидный товар.

— Бицепс-то такой откуда взялся? Вот чудеса. Не было же вроде.
— Разве ты не знаешь, что в присутствии красивых женщин некоторые части мужского тела увеличиваются в объеме?
— Не подозревал, что речь шла о бицепсе.
— Ты так усердно работал рукой в душе, котик…
— Не начинай!

Гордость у человек одна и на всю жизнь. Трудно сохранять гордость, когда на тебе из одежды только женский банный халат, узкий тебе в плечах. Когда надо тобой, после твоей самой искренней за всю жизнь исповеди — посмеялись. Трудно. Но не невозможно. Невозможного нет.

— Боишься, что я с ним разговаривал? Думаешь, купит он меня? Думаешь, денег предлагал?...
— Правильно думал, — хмыкнул Гаврилов, не дождавшись ответа. — Он только рот открыл — так сразу про деньги давай.
— Много обещал?
— Много, — невозмутимо кивнул Гавря. — Я до стольки считать не умею.
— А ты?
— А зачем мне столько денег, до скольки я считать не умею?

— Слышь, ты… — Гаврилов ткнул ботинком в лежащего на полу Разина. — Ты про маму зря. Ты чего, не знаешь, что ли? Маму не трожь, мама — это святое.

— Я люблю тебя.
— А я тебя — очень.

«Каракатица» притихла.
«Каракатица» офигела.
Мусоргского здесь лабали впервые.
Гном. В собственной Левкиной интерпретации. Пожалуй, это единственное место в программе, которое сумело вызвать у него самого какие-то эмоции. Музыканты хорошие, гитарист — из джазовых, ударник — вообще отбитый на всю голову. Зажгли они так, что Модест Матвеевич, наверное, в гробу перевернулся. Чтобы поаплодировать.

- Поверь мне, если два человека живы и любят друг друга — ничего не потеряно. И все можно исправить.
— Как?! — Дина подняла голову с плеча своей наставницы.
— Да очень просто, — улыбнулась Алла Максимовна и погладила ее по щеке. — Любишь его? Скажи ему об этом. Обидела? Попроси прощения.
— И все?
— Дина! — Алла Максимовна даже рассмеялась. — В этом «и все» — самое главное.

- ...От все ж таки спортил тебе Степка биографию, как я вижу.
— При чем тут Степан? — опешил Лев.
— Да уронил он тебя из коляски, году тебе еще не было. И вроде упал не на землю, и высота небольшая. А бошку тебе все ж таки стряс.

Это, оказывается, огромное счастье — что есть вещи, которые не меняются, что бы ни происходило в мире вообще и с тобой лично.

Кроме букета роз на Леве были лишь кеды.

— Ну вот я и получил ответ на свой вопрос про ревность.
— Ничего подобного! — по своей всегдашней бараньей привычке не согласился Степка. — Я не ревнивый! Но в морду, если что, дам без размышлений.

- У тебя первое предупреждение.
- Из трёх?
- Из одного.

Эйнштейн говорил, что бесконечны две вещи — Вселенная и глупость. Левке теперь казалось, что и у цинизма нет границ.

Три?
Подносит запястье к глазам. Уже четвертый час ночи. Надо пройтись, иначе не уснет. Да и любить Москву можно и нужно именно в это время, только ночью. Когда в ней почти не видно людей.

И понял кое-что про себя. Он не из тех, кто любит, когда ему говорят, что делать, куда вставать и как смотреть. Он из тех, кто предпочитает быть тем, кто все это говорит.

Услышать признание в любви от любимой девушки, когда ты в гребанных пайетках, помаде и накладной груди – это только он так мог. А впрочем… Как все началось – так и завершилось. Так правильно, наверное. Полный круг.

— Иногда, чтобы что-то построить, нужно что-то сломать.

— Ну давай, малыш, убивайся, страдай.
— Не могу. Ничего нет внутри.
— Можно, я тогда поплачу? За нас двоих.

Жизнь - штука разнообразная, а гордость у человека одна и на всю жизнь.

Говорят, после того, как поплачешь, становится легче. Врут. Только лицо опухает.

Если тебе так тошно, что хочется умереть – пойди и умри на сцене, чтобы публика была довольна. Первая заповедь артиста. А слез клоуна никто не увидит.