Я, наверно, еврейка — я выживала в аду.
Не сделаешь больше больно. Не сделаешь больше шаг. Не человек — огромный чёрный башмак, — Я тридцать лет в нём жила, подобно ступне, Бледна и несчастна. Шептала. Дышала во сне... Но больше ты ничего не сделаешь мне.
Мои ноги облеплены грязью, Красной, густой и липкой. Это — ребро Адама
Белая леди Годива, Я избавляюсь от лишнего.
С муху размером, Вниз по стене Ползёт обречённость.
Я не могла с тобой говорить: Слова застревали в горле
Как в проволоке колючей: не продохнуть, не жить! Ich, ich, ich, ich Я едва могла говорить, — и что было делать, скажи? Я ведь считала каждого немца тобою. Язык ругательств, язык убийств и разбоя
Луна — не дверь, а лицо и характер, Бела она, как костяшка, и очень печальна.
Твоя голова — Господень шар. Фотокамера милосердия.
Любовь. Любовь – мое время года.