Крепостничество сковывало хозяйственную инициативу 13-миллионного населения,глушило всё новое,что зарождалось в недрах существовавшей хозяйственной системы,и в конечном счёте задерживало движение страны вперёд.
Крепостничество сковывало хозяйственную инициативу 13-миллионного населения,глушило всё новое,что зарождалось в недрах существовавшей хозяйственной системы,и в конечном счёте задерживало движение страны вперёд.
Российский резидент сообщил ныне императору и его министрам отречение царевича от престола; а когда его спросили о причине этого, он ответил, что царь есть государь в своей стране и может делать, что ему благоугодно. / Сведения из венских газет от 9 апреля 1718 г.
Потеря его была невознаградима для России, потому что добрые качества сего государя давали надежду на счастливое и славное царствование. В нем было много ума, сметливости и скромности. В нем не было заметно никакой наклонности к каким-либо порокам, а пьянство, в то время общее, совсем не было по его вкусу. Собой он был очень красив и росту чрезвычайного по своим летам. Он хорошо говорил по-немецки, по латыни и по-французски и имел хорошие понятия в науках, но, сделавшись государем в 11 лет, оставил совсем науки, а окружавшие его русские старались отводить его от чтения, чтобы он не научился. / Донесения испанского посла Якова Стюарта графа Бервик, герцога де Лириа
Российский резидент сообщил ныне императору и его министрам отречение царевича от престола; а когда его спросили о причине этого, он ответил, что царь есть государь в своей стране и может делать, что ему благоугодно. / Сведения из венских газет от 9 апреля 1718 г.
Потеря его была невознаградима для России, потому что добрые качества сего государя давали надежду на счастливое и славное царствование. В нем было много ума, сметливости и скромности. В нем не было заметно никакой наклонности к каким-либо порокам, а пьянство, в то время общее, совсем не было по его вкусу. Собой он был очень красив и росту чрезвычайного по своим летам. Он хорошо говорил по-немецки, по латыни и по-французски и имел хорошие понятия в науках, но, сделавшись государем в 11 лет, оставил совсем науки, а окружавшие его русские старались отводить его от чтения, чтобы он не научился. / Донесения испанского посла Якова Стюарта графа Бервик, герцога де Лириа
Ложь, несомненно, сопровождала некоторые ее поступки. Но природа власти такова, что без обмана ей никак не обойтись.
Тысячу раз прав был камергер Пассек, говоря, что у Петра III «нет более жестокого врага, чем он сам, потому что он не пренебрегает ничем, что могло ему повредить». Сдается, император будто бы нарочно делал все, чтобы восстановить против себя двор, большинство вельмож и даже население столицы, до которого доходили разного рода слухи о его странностях.
В Уложенной комиссии 1767–1768 годов депутаты от городов добивались права носить шпагу, то есть дворянской привилегии. Грамота городам отказала в этом купечеству, но все же ввела градацию в средствах передвижения, дававшую возможность по этому признаку определить принадлежность купца к той или иной гильдии: купцу первой гильдии разрешалось ездить в карете, запряженной парой лошадей, купец второй гильдии тоже довольствовался парой, но запряженной в коляску; в коляске с одной лошадью восседал купец третьей гильдии.
Современники нередко ошибаются в оценке роли той или иной личности в истории страны — их впечатляет не вклад государственного деятеля в величие России, в рост ее престижа на международной арене, в улучшение благосостояния подданных если не в сию минуту, то в близкой перспективе, а личные достоинства или пороки государя: доброта, милосердие, обходительность всегда высоко оценивались подданными, создавали вокруг его имени ореол славы. Напротив, жестокость, расточительность, непосильное бремя тягот всегда вызывали осуждение современников.Современников можно понять: их всегда привлекали доброта, милосердие, простота в обращении, спокойная жизнь, не нарушаемая новшествами, не всегда поддающимися сиюминутным оценкам. Если, однако, проявление жестокости видно невооруженному глазу, то такие пороки, как беспечность, лень, расточительность, игнорирование исполнения своих обязанностей, не вызывали осуждения подданных, поскольку над их сознанием довлела мысль о божественном происхождении власти государя и необходимости беспрекословно выполнять его волю.
«Монархов власть есть самодержавная, которым повиноваться сам бог повелевает».
Во время погребения Феофан Прокопович произнес знаменитое слово. Его можно уподобить реквиему — настолько впечатляет в нем и скорбь по поводу утраты, и гордость за содеянное умершим.«Что се есть? До чего мы дожили, о россияне? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем!» Лаконичными фразами Феофан Прокопович подвел итоги правления Петра. Он оставил нас, сказал он, но не нищих и убогих: «безмерное богатство силы и славы при нас есть. Какову он Россию свою сделал, такова и будет; сделал добрым любимою, любима и будет; сделал врагам страшную, страшная и будет; сделал на весь мир славною, славная и быть не перестанет. Оставил нам духовные, гражданские и воинские исправления»
Небываемое бывает
На пути в Карлсбад Петр остановился в Вюртемберге. Отправился, как и всегда, осматривать достопримечательности города. Глядя на памятник Лютеру, произнес: «Сей муж подлинно заслужил это». Но при осмотре жилых комнат Лютера проявил но отношению к гостеприимным хозяевам некоторую бестактность. Они показали ему чернильное пятно на стене. По легенде, перед сидевшим за письменным столом Лютером предстал дьявол, и Лютер запустил в своего искусителя чернильницей. Петр стал дотошно осматривать чернильное пятно, брызги от него и написал на этой же стене: «Чернилы новые и совершенно сие неправда».
«И по сему делай, делай, делай. Больше писать не буду, но своею головою заплатишь».
При всей пестроте черт характера Петра он был удивительно цельной натурой. Идея служения государству, в которую глубоко уверовал царь и которой он подчинил свою деятельность, была сутью его жизни. Она пронизывала все его начинания. Если иметь это в виду, то кажущаяся несогласованность и подчас противоречивость его мероприятий приобретают определенное единство и законченность.
Эпистолярное наследство Петра раскрывает и его представление о том, как следовало относиться к службе — с полной отдачей сил, с игнорированием личных, так сказать, частных интересов ради интересов государственных, с готовностью жертвовать жизнью ради достижения цели государственного значения.
Этот инцидент Петр передал словами: "сыты были только зрением".
Рассказывают, что царь однажды велел Ягужинскому написать указ: если кто украдет столько, что на эту сумму можно купить веревку, то будет повешен. Генерал-прокурор возразил: «Мы все воруем, только один более и приметнее, чем другой». Петр расхохотался и отменил приказание.
В Петре сочетались противоположные черты характера. В одно и то же время он был вспыльчивым и хладнокровным, расточительным и бережливым до скупости, жестоким и милосердным, требовательным и снисходительным, грубым и нежным, расчетливым и опрометчивым. Все это создавало своего рода эмоциональный фон, на котором протекала государственная, дипломатическая и военная деятельность Петра.
«И по сему делай, делай, делай. Больше писать не буду, но своею головою заплатишь».
При всей пестроте черт характера Петра он был удивительно цельной натурой. Идея служения государству, в которую глубоко уверовал царь и которой он подчинил свою деятельность, была сутью его жизни. Она пронизывала все его начинания. Если иметь это в виду, то кажущаяся несогласованность и подчас противоречивость его мероприятий приобретают определенное единство и законченность.
Эпистолярное наследство Петра раскрывает и его представление о том, как следовало относиться к службе — с полной отдачей сил, с игнорированием личных, так сказать, частных интересов ради интересов государственных, с готовностью жертвовать жизнью ради достижения цели государственного значения.
Этот инцидент Петр передал словами: "сыты были только зрением".
Рассказывают, что царь однажды велел Ягужинскому написать указ: если кто украдет столько, что на эту сумму можно купить веревку, то будет повешен. Генерал-прокурор возразил: «Мы все воруем, только один более и приметнее, чем другой». Петр расхохотался и отменил приказание.