Однако ни одна из женщин еще не производила на Антона такого сильного впечатления, как посетивший его Петр Ильич Чайковский. Композитор уже два года был почитателем чеховского таланта - Антон платил ему взаимностью.
Извольте, я женюсь, если Вы хотите. Но мои условия: все должно быть, как было до этого, то есть она должна жить в Москве, я в деревне, и я буду к ней ездить. Счастье же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, - я не выдержу... Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день.
Оттого, что я женюсь, писать я не стану лучше.
Чеховские симпатии к евреям были сродни его отношению к женщинам: даже будучи убежденным в том, что еврею так же не дано постичь русского человека, как женщине сравниться по интеллекту с мужчиной, он активно выступал за их равноправие.
Увы, я не способен на такое сложное, запутанное дело, как женитьба. И роль мужа меня пугает, в ней есть что-то суровое, как в роли полководца. По лености своей, я предпочитаю более легкое амплуа.
Дожидаясь, пока ему не станет лучше, он дни напролет проводил с Куприным, который, по его собственному признанию, перепробовал в жизни все, кроме беременности.
В женщинах я прежде всего люблю красоту, а в истории человечества - культуру, выражающуюся в коврах, рессорных экипажах и остроте мысли.
Цензор вычеркнул чеховскую мораль: «Веровать в Бога нетрудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев. Нет, вы в человека уверуйте!»
Розанов, кстати, тоже получивший известность благодаря Суворину, с удивлением отмечал: "Совершенно исключительная была какая-то нежная любовь Суворина к Чехову... Мне кажется, если бы Антон Павлович сказал ему: - "Пришла минута, нуждаюсь в квартире, столе, сапогах, покое и жене", - то Суворин сказал бы ему: - "Располагайтесь во всем у меня" Буквально."
К Антону тянулись не только женщины, но и мужчины. Билибин писал ему: "Должен сообщить Вам по секрету, что я Вас люблю", но, как подкаблучный "муж ученой жены", был постепенно вытеснен из чеховского круга.
Особенно тяготил Лейкина его большой живот. Антон в шутку посоветовал ему выдержать двухнедельный пост. Терпение его лопнуло через год, и в ответ на бесконечные жалобы Лейкина он выписал ему рецепт: "Найдите себе бонну-француженку 25-26 лет и от скуки тараканьте ее во все лопатки. это хорошо для здоровья. А когда приедут к Вам Дальхевич и Билибин, то и они займутся бонной".
Литератор должен быть так же объективен, как химик; он должен отрешиться от житейской субъективности и знать, что навозные кучи в пейзаже играют очень почтенную роль, а злые страсти так же присущи жизни, как и добрые.
Независимость и жизнелюбие чеховской натуры восстали против толстовского пуританства; в равной степени чеховская многозначительная недосказанность плохо увязывалась с толстовскими чеканными нравоучениями.
Чехов - кремень-человек и жестокий талант по своей суровой объективности. Избалован, самолюбие огромное.
Любовь. Или это остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждешь.
Я с детства уверовал в прогресс и не мог не уверовать, так как разница между временем, когда меня драли, и временем, когда перестали драть, была страшная. Я любил умных людей, нервность, вежливость, остроумие <…> Но толстовская философия сильно трогала меня, владела мною лет 6–7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода. Теперь же во мне что-то протестует; расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса.
Как это часто бывало в девятнадцатом веке, сестра для своих братьев была прислужницей, к которой те, впрочем, относились с обожанием.
Как бы ничтожна и виновата ни была женщина, как бы близко она ни стояла к тебе. ты не имеешь права сидеть в ее присутствии без штанов, быть в ее присутствии пьяным, говорить словеса, которых не говорят даже фабричные, когда видят около себя женщин... Ни один порядочный мужи или любовник не позволит себе говорить с женщиной о сцанье, о бумажке, грубо, анекдота ради иронизировать постельные отношения, ковырять словесно в ее половых органах... Это развращает женщину и отдаляет ее от Бога, в которого она верит.
О 1930-х годах писали, и еще пишут, воспоминания как о золотом веке. Новая советская элита со своими распределителями, санаториями, особняками и прислугой могла делать вид, если достаточно часто выпивала, что чувствует себя обеспеченной. Точно так же как престарелые немцы до сих пор утверждают, что не знали об участи своих бывших соседей-евреев, и вспоминают только отсутствие безработицы, национальную гордость и общественный порядок, так и престарелый русский человек, иногда балованное дитя сталинского бюрократа, отрицает, что ему тогда было страшно за себя и жалко других. Сегодняшние неосталинисты скажут, что из-за террора страдало всего полтора процента населения и что этой ценой дешево откупились от поражения в наступающей войне.
Вообще отношение русской публики к преступникам, особенно политическим, было христианское. Когда анархиста Гиашвили, бросившего бомбу в чиновника, приговорили к смерти через повешение, в Тифлисе не смогли найти палача для исполнения приговора, так что пришлось его помиловать – похвальное дело для христианского общества или гуманистической культуры, но катастрофическая ошибка для государства, в котором ожесточенные фанатики нащупывали всё новые и новые слабые места.
После любой победы красноармейские отряды подробно вносили в список каждый трофей: в 1920 г. командир Н. Епанешников с гордостью докладывал штабу, что посылает «64 ружей шомпольных, 17 охотничьих ружей… 86 винтовок разного образца, один топор, 16 выработанных телячьих, овечьих и козлиных шкур, 11 шинелей старых, один шинель распоротый… 2 вязаных кальсон… 10 кальсон нательных, 2 мешка с газетами, 45 сырых лошадиных кож, колокол, самогоночную трубу…».
В 1921 г., когда Красная армия и ЧК завоевали Тифлис, чекисты опубликовали антологию стихов, «Улыбка чекиста». Особенно поражают стихи латыша Александра Эйдука, палача и военного эмиссара:
Нет большей радости, нет лучших музык,
Как хруст ломаемых жизней и костей.
Вот отчего, когда томятся наши взоры
И начинает бурно страсть в груди вскипать,
Черкнуть мне хочется на вашем приговоре
Одно бестрепетное: «К стенке! Расстрелять!».
Гитлер для своих целей оставил общественную, юридическую и экономическую структуру Германии насколько возможно нетронутой; он развил идеологию, антисемитизм, которая была по душе почти всем немецким сословиям, не говоря о христианских церквях и тех европейских державах, которые Германия завоюет. Главным орудием Гитлера были риторика и вооруженная сила. Сталин, развивая ленинскую политику и тем самым разрушая общественную, юридическую и экономическую структуру России, сделал из революционного социализма пустое обрамление собственного фашизма – по сути, он был настолько же коммунистом, насколько папа Борджиа был христианином.
Никто в Германии не курит сигарет "Освенцим", а в России сигареты "Беломор", названные в честь канала и лагерей, где гибли сотни тысяч людей, ни у кого не вызывают удивления.
Можно сравнивать гитлеризм с онкологией: тело продолжает работать нормально, пока рак его не выест; сталинизм более похож наличнику осы-паразита, изнутри пожирающую общественное тело и превращающую его в часть себя.