Нет смысла переписывать жизнь собственных родителей. Трудно даже записать ее, как она была; не говоря уже о моей собственной жизни.
Ставить ультиматум надо только в том случае, когда ты не просто готов, но и желаешь исполнить угрозу.
Ставить ультиматум надо только в том случае, когда ты не просто готов, но и желаешь исполнить угрозу.
Старая, как мир, головоломка для биографа: даже если человек рассказывает свою собственную жизнь, он непременно приукрашивает факты, переиначивает события, а то и вовсе выдумывает все от начала до конца. Истина, которую открывают подобные истории, — это истина человеческих сердец, но отнюдь не их дел.
Раскрою вам один из секретов страха: он — максималист. Ему или все, или ничего. Либо он, как грубый деспот, властвует над твоей жизнью с тупым оглушающим всесилием; либо ты свергаешь его, и вся его сила улетучивается как дым. И еще один секрет: в восстании против страха, которое становится причиной падения этого заносчивого тирана, «храбрость» не играет почти никакой роли. Его движущая сила — нечто гораздо более непосредственное: простая необходимость идти дальше по жизни.
Отказаться от своей собственной картины мира и впасть в полную зависимость от чьей-то еще - не означает ли это в буквальном смысле сойти с ума?
Как легко человеческий разум "нормализует" ненормальное, с какой быстротой немыслимое становится не только мыслимым, но обыденным, не стоящим того, чтобы о нем помыслить!
"Если любовь не вся земля и всё небо тогда она ничто, хуже чем грязь".
Действительно ли плач — такая уж слабость? Действительно ли оборона до последнего — такая уж доблесть?
Живи, пока не умрешь.
Когда ошибка нашего сердца становится нам ясна, мы клянем собственную дурость и спрашиваем наших дорогих и милых, почему они не спасли нас от нас же самих. Но от этого врага никто не даст нам защиту.
Ведь в нас есть, в каждом из нас, некая доля света, доля иной возможности. Мы начинаем жизнь с ней и с ее темной противодолей, и они до самого конца тузят и лупят друг друга, и если драка кончится вничью, нам, считай, еще повезло.
Местность, язык, люди и обычаи - для большинства из нас это четыре якоря души.
Если любовь не все, тогда она ничто.
Но все равно мне хотелось верить тому, чему верят все любящие: что любовь сама по себе -пусть даже неразделенная, неудачная, сумасшедшая – лучше, чем любая альтернатива. Я цеплялся за любовь, которую представлял себе смешением душ, переплетением, торжеством всего нечистокровного, открытого, ищущего – лучшего в нас – над всем, что есть в нас обособленного, беспримесного, строгого, догматического, чистого; я цеплялся за любовь как триумф демократии, как победу компанейского Множества, не считающего человека островом, над скупой, замкнутой, дискриминирующей Единичностью. Я культивировал в себе взгляд на безлюбье как на высокомерие, ведь разве не они, нелюбящие, считают себя совершенными, всевидящими, всезнающими? Любить – значит отказаться от всесилья и всеведения. Мы влюбляемся слепо, как падаем в темноту; ибо любовь есть прыжок. Закрыв глаза, мы летим со скалы в надежде на мягкое приземление. Ох, не всегда оно мягкое; и все же, говорил я себе, все же, пока ты не прыгнул, ты еще не родился на свет. Прыжок есть рождение, даже если он кончился смертью, битвой за белые таблетки, запахом горького миндаля на бездыханных губах любимой.
Цивилизация есть ловкость рук, скрывающая от нас нашу собственную природу.
Побежденная любовь – все равно сокровище, и те, кто выбирает безлюбье, не одерживают никакой победы
Дети воображают себе отцов, переиначивая их сообразно своим детским нуждам. Реальный, подлинный отец – бремя, вынести которое способны лишь немногие сыновья.
А знаете ли вы, что место открывает свои секреты, свои глубочайшие тайны как раз тому, кто попадает в него только проездом?
Родной дом – это место, куда ты всегда можешь вернуться, сколь бы ни были болезненны обстоятельства твоего ухода.
Быть птицей высокого полета — это прекрасно. Но надо понимать, что такая птица — птица одинокая.
Нет смысла переписывать жизнь собственных родителей. Трудно даже записать ее, как она была; не говоря уже о моей собственной жизни.
Более всего мы беззащитны перед теми, кого любим.
Сильные не прощают. Им не хватает для этого слабости.
Более всего мы беззащитны перед теми, кого любим.