Я слишком жил: кино, бабьё и эт цетера.
Молчи! В одном его усе больше ума и печали, чем во всем, что ты сказал и подумал за всю твою жизнь.
Он просто заражал совершенно неподдельным, настоящим и внутренним интересом к
литературе. Он действительно был человеком литературы, слова. Рожденный словом, существующий со словесностью.
Ему было неинтересно учиться, потому что он понял, что это все такая мура, что это не дает ему такого движения которого он бы хотел. Сам процесс учебы его не устраивал, это ему было неинтересно. Он настолько вникал в литературу сам, и настолько ее знал,
что его не устраивал обычный процесс формального обучения.
Он не был одиозной личностью и начальство ничем не донимал — просто он был абсолютно свободен и поэтому непонятен. А все непонятное угрожает.
Я слишком жил: кино, бабьё и эт цетера.
Молчи! В одном его усе больше ума и печали, чем во всем, что ты сказал и подумал за всю твою жизнь.
Он просто заражал совершенно неподдельным, настоящим и внутренним интересом к
литературе. Он действительно был человеком литературы, слова. Рожденный словом, существующий со словесностью.
Ему было неинтересно учиться, потому что он понял, что это все такая мура, что это не дает ему такого движения которого он бы хотел. Сам процесс учебы его не устраивал, это ему было неинтересно. Он настолько вникал в литературу сам, и настолько ее знал,
что его не устраивал обычный процесс формального обучения.
Он не был одиозной личностью и начальство ничем не донимал — просто он был абсолютно свободен и поэтому непонятен. А все непонятное угрожает.