У Алины за душой — годы приюта, въедшееся в кожу и волосы одиночество, мириады стеклянной пыли от разбитого сердца из-за своей же потерянности. И нагревшийся четвертак в ладони.
В одиннадцать лет у Алины было всё и даже больше. И лучше бы ей никогда не исполнялось двенадцать. Лучше бы время замерло, иссыпалось песчинками и развеялось по ветру. Лучше бы она умерла в этом мыльном пузыре детского счастья и никогда не узнала, что произошло дальше.
Пусть он красив до неестественности; до желания никогда не отводить взгляда и отвернуться тут же. Пусть в нём таится загадка, привлекающая к себе опасностью огня глупых мотыльков. Алина знает, что отторгаема им, как пятно на его идеально выглаженной рубашке, своим нахальством и нежеланием подчиняться древним устоям.
Дарклинг стал символом, мессией, борцом за свободу Равки. С ним было сражаться легче, за маской не видя лица. Ненавидя голос и то, с какой небрежностью он и его Орден жертвовали людьми. Была ли эта беспощадность в мальчишке, с которым она росла когда-то? В мальчишке, глядящем на руины и поклявшимся уничтожить узурпаторов? Знала ли она тогда? Возможно, подсознательно. Всегда знала.
Они мертвы — увековечены на страницах книг в своём противостоянии. Они живы — продолжая вести борьбу. Александр бьётся за Равку, Алина — за его душу, сдерживая, сжимая крепко вожжи в пальцах, до проступающей крови на стёртой коже.
Алина чувствует его присутствие, наверное, прежде, чем Дарклинг пересекает границу. Третий усилитель Морозова даровал небывалое могущество Заклинательнице Солнца, но и этим же укрепил проклятую связь, что теперь она ощущается не нитью вовсе — цепью.
Барбара не спрашивает, как он залез. Не журит, что он мог напугать её соседку или соседей в принципе. Барбара знает, что нет смысла попусту сотрясать воздух.
Алина плещет себе в лицо водой. Пусть холодной и грязной — какая, в общем-то, разница, если они в этой грязи, крови и дерьме постоянно? С того самого мига, как Женя не успела ответить заветное «да» и на торжестве любви разверзлась бездна кромешная.