За шестнадцать лет на улицах многому можно научиться. Но не тому, чему нужно учиться, не тому, что хочется. За шестнадцать лет на улицах многое можно перевидать. Но не то, что стоит увидеть, не то, что хочется.
Он родился не в ту эпоху, не на той стороне реки, с возможностями сделать всё, что угодно, но ничего не найдя из того, что ему бы хотелось сделать.
Держись подальше от Мотоциклиста. Если долго быть рядом с ним, перестаешь верить во что-нибудь.
Мне казалось, это ужасно классно, быть настолько взрослым. Ну и вот, я дошел до того места, где он тогда был, и ничего не изменилось, он за это время ушел еще дальше. Что-то где-то не сработало.
Как только я это подумал, до меня дошло, что у Мотоциклиста на самом деле никаких друзей никогда не было. Враги – да, были. Были те, кто им восхищался. Но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь заявил: «Я – его друг».
Но мы не можем быть теми, о ком мы читаем.
Иногда, очень редко, на свете появляются люди, которые видят мир совсем иначе, чем остальные. Заметь, я сказал "остальные", а не "ненормальные". Это не значит, что эти люди - сумасшедшие. Обостренное восприятие не означает, что человек сошел с ума. Впрочем, свести с ума оно, несомненно, может.
У него было много друзей, в большинстве своем бармены.
Этот день оказался намного интересней, чем я предполагал. Я был исключен, и Пэтти порвала со мной.
Я удивился, где она могла научиться так хорошенько браниться, потом я вспомнил, что она уже общается со мной пять месяцев.
Это было то, что пугало меня, что пугало Стива, и что напугало бы любого, кто вступал в контакт с Мотоциклистом. Они не принадлежал ни к чему, и что было хуже всего — он не хотел этого.
Мне было страшно. Страшнее, чем за всю мою жизнь. Так страшно, что я уронил голову на стойку и заплакал, впервые, сколько себя помню. Плакать — это очень больно.
На него никто не смотрел мельком. Всегда останавливались и разглядывали. Как хищника в зоопарке
— Калифорния, — сказал он, — как невыносимо красивая девчонка на диком приходе, и ей все по дикому кайфу, и она не догадывается, что на самом деле скоро сдохнет. Даже если ткнуть ее носом в исколотые вены, она только отмахнется.
Хороший он парень, Стив. Еще бы только книжек читал поменьше.
--Вот что я не понимаю, -- выпалил Стив. --Как это никто до сих пор не взял ружье и не разнес тебе голову.
--Даже в самых примитивных человеческих сообществах к безумным относятся с инстинктивным уважением, -- ответил Мотоциклист.
Стиву тогда было четырнадцать, как и мне. Смотрелся он на двенадцать. А вел себя на все сорок.
– До чего же забавное положение, – прервал тишину Мотоциклист. – Как это так вышло, что я сижу здесь, обнимая полумертвого брата, а вокруг бетон, кирпич и крысы.
До чего же странно. Понимать, что между нами всё кончено, хотим мы этого или нет.
--Твоя мать, -- сказал он четко и раздельно, -- не безумна. Также, несмотря на всеобщее мнение, не безумен и твой брат. Он всего лишь играет в пьесе, в которой для него нет роли. В другое время, в другом веке, из него вышел бы превосходный рыцарь, или языческий князь. Он родился в неправильное время, и наделен одновременно способностью добиться любой цели, и полным отсутствием цели, которой ему хотелось бы добиться.
Она явно на что-то злилась. И хотела поскандалить. Злилась она не на то, что я пришел не вовремя, но поскандалить хотела именно про это. Вообще у нас всегда так выходило – ссоримся вовсе не о том, о чем она злится.
Ножа ни у кого не оказалось. Вот так и бывает, когда нет больше разборок. Придет время, а ты не в форме.
Наш брак - классический пример того, что бывает, когда проповедник сходится с атеистом, надеясь обратить того в свою веру, и в результате сам начинает в ней сомневаться.
– Эх, – говорю. – Банда – это звучало гордо.
– В больничку это звучало, каждую неделю.
Да уж, он явно был не в себе. Но и я тоже. Драться-то собирался я, а не он.
– Смоки, – говорю. – Да ты никак струсил.
– Я никак поумнел.
Меня бесило, когда люди хотели прикончить меня за какой-нибудь ничтожный повод. Если бы было что-то существенное, то это уже другое дело.