«-Вы не верите в существование тайных сообществ?....
-Ну конечно же они существуют,- хмыкнул Эйзенхарт. -Отрицать это было бы глупо. Другое дело, что цель их существования не та, что заявляется.
-Например?
-Стадо. Цель организатора любого объединения - получить стадо бездумных, но слепо верящих ему исполнителей. А всё остальное - не более чем прикрытие.»
«Интересно, что последует за этим и что мне делать со сложившейся ситуацией, потому что только дурак демонстрирует силу, не собираясь её применять.»
«Я не из тех людей, кто легко впускает к себе в душу других; ещё меньше я толерирую тех, кто лезет туда без приглашения..»
«-Я потерял профессию и будущее , - ядовито заметил я, - простите, если я кажусь вам недостаточно счастливым.
- Нельзя потерять будущее, пока вы живы, - тихо, но уверенно в своей правоте сказал Эйзенхарт...»
Петр Павлович проявлял слабость к напиткам горячительного свойства, отчего имел наклонность распаляться по ложным поводам.
— За что ж мы тебе медаль давали? — не унимался Свинцов, находивший некоторое спасение от скуки, стращая старика. — Мы тебе медаль, а ты нам — пожалуйста: жмура при всем параде. Хороша благодарность. Ох и расстроится Евсей Макарыч… Ох и будет кричать…
— Без паспорта хорошо, — потягивался он на лавке, мечтательно глядя в потолок, — заберут, накормят, одежонку дадут… С паспортом-то — хоть с голоду ложись помирай…
В приемной зале перед толстым полицейским чиновником Облауховым сидел на стульчике плюгавый мужичок в причудливом костюме монашеского покроя с жидкой бороденкой и выражением высшего благочестия, сильно контрастировавшим с явными признаками распутной жизни на лице.
Коронование когда было? — Двадцать шестого мая! — звонко ответил Облаухов. — А сегодня? — Двадцать шестое апреля. — Ну вот видите! Через месяц год будет. Неужели же за целый год невозможно было разобраться, кто у нас теперь царь? Фамилия у них одна, но имена-то! Имена — разные!
Если не верить в себя самого - нельзя быть гением.
Неудача - мать гения.
... — Не желаете пирожка? — угрюмо пробасил буфетчик. И в голосе, и во всем облике служителя привокзального буфета имелась какая-то грубоватость, если не сказать — властность, обыкновенно никак не свойственная этой породе.
— Нет, ступай, — коротко ответил высокий господин, не отрывая взгляда от прогуливающихся по перрону городовых.
— Ну, раз «нет», стало быть — арестован, — заявил буфетчик.
... — Ну почему? Почему, ответьте мне, я прихожу в управление и всякий раз одно и то же слышу: у тебя там, говорят мне, Евсей Макарович, в твоем третьем участке, одни свистодуи служат! Ничего себе, говорю! Помилуйте, говорю, ваше высокопревосходительство, как же, говорю, свистодуи! У меня все сплошь люди бывалые, подготовленные, не за страх, а за совесть службу несут. Защищаю вас, вурдалаков! А теперь вижу — полные! Полные… Господи, помилуй.
... — «В целях борьбы с ненавистным пауперизмом, обуреваемый желанием обуздать злую волю неблагонадежного класса населения, нарушающего благолепие и симметричность стройной организации городской жизни...» — Евсей Макарович запнулся, чувствуя, что предложенный стиль мало соответствует его обычной манере изложения мыслей. — Не слишком ли торжественно, Оскар Вильгельмович?
Больше всего на свете я хотел бы научиться забывать...
- Какое еще горе? – начал закипать Евсей Макарович. – Какие обиды? Вот вы, Облаухов, мне постоянно доставляете горе и обиды своей бестолковостью, но я же не лезу в петлю!
— Сыскная полиция, — невозмутимо произнес сыщик. — Третий участок Спасской части.
Сапфирова вытаращила глаза. Дело принимало серьезный оборот.
— Сто пятьдесят рублей, — произнесла она так, словно ринулась в омут.
— Где Найденова?
— Двести.
— Что это? — спросил Евсей Макарович.
— Шпингалет, — пояснил старший помощник.
Пристав повертел в руках механизм и поднял взгляд.
— Извольте обратить внимание, ваше высокоблагородие, задвижка находится в закрытом состоянии, — указал мизинцем на рычажок фон Штайндлер. — Из чего можно заключить, что в момент взрыва окно находилось также закрытым.
— Оскар Вильгельмович! — теперь уже настала пора испытать чувство раздражения и самому приставу. — Что вы, ей-богу, со своей задвижкой!.. При чем здесь это? И так ясно, что закрыты были. Иначе с чего взорвалось бы?
Сегодня Анастасия Аркадьевна пребывала под впечатлением от нового приобретения — из Италии пришел заказанный полгода назад огромный стол, где вместо ножек столешницу поддерживали припавшие на одно калено обнаженные юноши из белого мрамора. За этим столом она и принимала Илью Алексеевича. Всего было шесть фигур — по трое с каждой стороны. Обнаженные мужчины в гостиной, хоть и под столом, вызывали невольное беспокойство и приятно горячили кровь. Княгиня поминутно опускала взгляд, словно тревожилась, не слишком ли им тяжело удерживать на плечах украшенную резьбой каменную плиту.