— А ты! – взорвалась вдруг Юлька. – Я как лучше хотела! И я не напрашивалась! Вы сами меня заставили!
— Да кто тебя заставлял, больно надо!
— Вот и беги теперь, раз такая деловая!
— И побегу!
— Давай-давай! Не споткнись только!
Юлька с Анютой действительно побежали «десятку».
— А если не сможем? – задыхаясь от бега, спросила Анюта.
— Не сможем – вернёмся, – сурово ответила Юлька.
— Но ты-то собираешься смочь?
— Собираюсь.
Юлька ни разу ещё не бегала «десятку», но любое испытание, где можно было проверить себя на выносливость, казалось ей важным.
Янка пела. Раньше она всегда пела, когда ей было весело и хорошо. Поэтому сейчас ей тоже надо петь. Чтобы стало хоть немного легче. Хоть чуточку хорошо, хоть капельку весело. Ведь понятно же, что в этом мире ничего хорошего больше не будет — никогда. Но надо как - то... ну, притвориться, сделать вид, что все более или менее, что не так уж все это и страшно, что ей весело и хорошо, хорошо и весело, она поет, поет и поет. Янкина песня захлебнулась и перешла в плач.
Это жестоко, жестоко, жестоко! Нельзя с ней так по ступать, ведь она живая, она чувствует, дышит, а они? Что они с ней сделали? Если бы они любили ее — хоть чуть-чуть!!! — они бы не развелись, жили бы вместе, сколько людей живет вместе, чтобы детей не травмировать, и ничего!
«Я считаю это нечестным. Разве ты, Яна, будешь счастлива, зная, что мы с папой живем друг с другом только из чувства долга?» Да! Она, Янка, будет счастлива! Ей вообще все равно, почему они вместе, по какой такой причине, главное, что они вместе, все вместе — вчетвером!
Без карманных денег в пятнадцать лет тяжело.
«Две Москвы и три Киева» — называл Посёлок в августе дед.
Может, они все только притворяются, что не любят нас? Придумали какие-то причины, из-за которых детям после четырнадцати лет запрещено показывать свою любовь, а сами просто обожают нас?
«чудеса привередливы. Они не любят суеты. Если ты берешься за это чудо, тебе до конца придется быть с ним один на один.»
А ей нравится идти медленно в такой снегопад. Подставлять лицо снегу, ловить крупные пушистые хлопья губами, будто бабочек за крылышки, глотать талую воду. Смотреть, как тонут в снегу машины, тонут, тонут, тонут, будто в белом море, огромном, холодном, и превращаются в китов, добрых, теплых.
Бабушкин чай всегда пахнет летом.
... они почти не говорили, но это было особенное молчание, когда между двумя людьми все ясно и так.
— Слушай, Листик, а почему ты ко мне с этой штукой пришёл?
— А к кому ещё? — сумрачно ответил я. — Не к родителям же… «Здравствуйте, мама, папа, я тут бомбу нашёл!»
Дельфины вели себя, как группа иностранцев на экскурсии. Болтали без умолку, обсуждали что-то, менялись местами, даже смеялись. Один потрещит-потрещит, будто что-то расскажет, потом все как застрекочут-захрюкают-заскрипят, будто смеются. Роська сказала:
— Интересный, наверное, анекдот рассказал.
Янке казалось, что она до сих пор, как Маруська, все стаскивает и стаскивает с головы черный платок.
Море шелестело тихо-тихо, будто хотело нашептать какой-то свой секрет. Хорошо жить у моря: всегда есть с кем поговорить.
От Я до А — весь мир в твоем имени, все, что в нем есть, потому что все, что есть, — это слова, а слова состоят из букв, а в тебе весь алфавит. Ну и Н для крепости.
Сейчас, когда курортники разъехались, Поселок стал похож на дом после ухода шумных гостей. Еще открыты некоторые кафе и сувенирные лавки, но жизнь замедляется, затихает.
Вдруг все стало безразлично, кроме этого несчастного Таля, которого она, оказывается, почему-то любит, хотя он смешной и нелепый, хотя по всем приметам она ну никак не могла в него влюбиться, это же просто глупо, но вот он тут, он рядом, он не владеет собой, кричит, что лучше бы ему умереть от своей любви и вины, а она знает, хоть и не может понять, что она тоже тогда умрет, в ту же минуту, потому что Таль — единственный человек на земле, без которого она жить не сможет.
Янка смотрела на тающую в темноте Феодосию и думала: почему у взрослых есть это право — таскать их туда-сюда, как им вздумается? Ее вырвали из привычной жизни, приволокли сюда, а стоило ей здесь найти себя и смысл всего, что с ней происходит, как ее снова выдергивают, с корнем, как сорняк с грядки!
Иногда стихийные бедствия - к счастью
Когда солнце, легко смеяться даже на голодный желудок
Я хочу быть островом со множеством причалов, чтобы всем, кому тесно, скучно, радостно, грустно, всем, кто влюблен в море, всем, кто его не понимает, всем, кто хочет собирать лаванду и забраться на сосну, можно было проплыть ко мне.
И в моих бухтах. Никто. Никогда. Не утонет.
У каждого - свой остров. С неповторимыми очертаниями берегов, цветом прибрежной воды, особенным воздухом. Разные деревья растут на наших островах, разные птицы живут и звери.
Может быть, все, что происходит в мире, происходит только для того, чтобы двое встретились? Рушатся плотины, горы превращаются в песок, исчезают государства, вырастают леса, гаснут звезды, рождаются дети, снимаются с мест материки, мигрируют народы, идут дожди, реки меняют русла...
А еще бесит, что только два варианта придумали мне родственники: либо строго-официальное мамино Руслан, либо приторно-детское Олино Русик. Еще непонятно, что хуже. Видимо, поэтому папа всегда зовет меня просто «сын». Я и в телефоне у него так записан.
Иногда я думаю: а если бы у него был второй сын? Он бы звал нас «сын-1», «сын-2»? Или «старший» и «младший»?