- Саша, я приехал в республику, ты же знаешь - сам, без кремлёвских заданий, на свои деньги, на своё здоровье. Горблюсь тут, то ползаю на пузе, то скачу скакуном, тяну жилы - на них уже можно "Кузнечика" играть одним пальцем, - всё для чего? Чтоб какие-то твари лепили на меня липовые дела?
...Я пытался объяснить ему, что такое стихи: что это не слова, и даже не мысль, и не рассказ, — и вообще не смысл, — а только угодивший в силок дух, который вырвался и улетел, но разноцветные перья кружат.
Слово «короче» произносят, чтоб сделать фразу длиннее.
Амбиции предполагают вероятность пожирания людей, стоящих на пути.
..он вообще состоял наполовину из природной смекалки; на вторую половину - из очарования, замешанного с пацанским цинизмом, и, странно, добротой.
Твоя работа – это идеализм. Идеалистов надо убивать, это закон природы, они пригодны для жизни только в таком состоянии: в мёртвом.
Как и миллион других людей, однажды днём увидел в обыденных новостях заголовок: «Смертельно ранен Александр Захарченко».
...Это случилось 31 августа.
Ещё в детстве 31-е казалось мутным днём (ненавидел школу), а стало — совсем пустым, будто высосанным. Ничего не хочется делать теперь в этот день. Только спрятаться, накрыться одеялом и лежать.
Тщета всё.
Так и сделал тогда: выключил телефон и лежал. Без одеяла.
Жена зашла, села рядом, подержала за руку. Долго молчали.
Потом сказала, без жёсткости, очень тихо и даже ласково:
— Больше никогда не поверю ни в одну твою затею. После такого нельзя снова искренно во что-то верить. Такой мужик — большой, здоровый, красивый, сильный. Убили, и всё. Всех там убьют. Вижу вас, как живых мертвецов. Предали его, продали, ты понимаешь? Негодяи, не хочется с ними жить на одной земле. Ненавижу весь этот порядок вещей. Грязь мира. Ненавижу. Мир плебеев торжествует.
Посидела со мной ещё минуту и вышла.
«Друг мой, не советую тебе оставлять службу; при всех её невыгодах она делает человека человеком и даёт тысячи средств к успокоению нравственному» В. Раевский.
«Философствовать, размышлять про удивительную Россию, писать о том, что «там, где нет страсти к своему, там скоро явится пристрастие к чужому», ёрничать над неприятелями всего русского и поклонниками всего французского и немецкого, при этом самому отлично разбираться во всём французском и немецком, читать Байрона в подлиннике, увлекаться публицистом Бентамом, посещать курс физики в Педагогическом институте, писать повести, сочинять экспромты, издавать журнал, пить водку, хрустеть капустой, стреляться по пустякам, а, бог даст, войнушка какая подвернётся, – вот это жизнь.»
«Откуда набрались европейцы этого фарисейского пустословия, этого пения базарных соловьёв, этих цветов, варённых в сахаре? Не могу верить, чтобы люди могли пылко любить и причитать о любви своей, словно наёмная плакальщица по умершим». А. Бестужев-Марлинский.
Мужчина вправе себе выбирать территории и обстоятельства, где он точно является мужчиной: будь то дизайн, шахта, исследовательское бюро или кабина дальнобойной машины. Хуже, когда дальнобойщик делает вид, что он дизайнер, а шахтер выдает себя за инженера.
По моим скромным наблюдениям, удача может миновать тех, кто ее элементарно не переживет. Господь милостив, он бережёт людей. Бережёт тех, кто при первых признаках успеха теряет рассудок, ломает жизнь близких, оказывается в пустоте, а то и в психушке.
Мне искренне кажется, что процесс размышления в целом деятельный : ты думаешь, когда что то совершаешь, или когда работаешь с чужим текстом. Твой мозг в такие минуты заводиться как мотор. Во все остальное время недвижимый человек залипает, как зимняя муха. Быть может, мухе кажется, что она думает,- но она просто залипла.
У нас, отвечают мне немцы, молодые люди уже не помнят, что они немцы, они- люди мира, а вся эта национальная история и прочая география- мишура для них.
И у нас, говорю, большинство молодежи- точно такие же; но в определенный момент выйдет малая часть молодежи, пять или десять процентов, и навяжет всей остальной молодежи свои правила игры.
Любовь к правде у русского человека сильнее чувства самосохранения.
Не испытываю никакого интереса к обществу знаменитых людей и к "полезным знакомствам". Все знакомства рано или поздно завяжутся сами по себе, если ты этого достоин.
Когда я езжу в поездах (а я всё время в поездах), вижу, как люди сидят, смотрят в окно, смотрят в окно, смотрят в окно. Потом спят. Потом смотрят в окно, смотрят в окно, смотрят в окно.
Потом говорят: читать некогда, знать некогда, и обо всём вот этом я вообще не знаю и знать не хочу — полно других забот.
Читать некогда, а что есть когда?
Если бы человек умел получать удовольствие от всего того, что он имеет при себе, — ему бы в голову не пришло впадать в хандру, рефлексировать и волноваться по поводу того, что у него чего-то нет. Всё у тебя есть, спи давай.
Истина - то, что помнится.
- Посмотри на Бурцева - что с ним стало за день! Отделённым назначили! А Мстислав наш из дворян наверняка. Плётку скоро себе заведет, бьюсь об заклад. Чекисты, думаешь, суки, а каэры все невинные, как они сами про себя здесь рассказывают? Ага!
- На каэрах другая кровь, - сказал Артём тихо.
- Какая другая? Такая же. Сначала мокрая, а потом сворачивается.
А то, что на сердце иногда холодок, - так зиму в сердце пережить проще, чем зиму соловецкую. Сердце, если ищет, - найдет себе приют в любви распятого за нас, а когда ноги босые и стынет поясница - тут далеко не убежишь.
В раю нераспятых нет.
Вся Россия друг друга прибивала гвоздями, - сказал Мезерницкий. - Она теперь не хочет в Бога верить. Пусть Бог верит в неё, его очередь.
"Артём забрался с головой куда-то в глубину, в нору, в собственное тепло, в детство, в материнскую утробу, в отцовский живот, в далёкое и надёжное, как земля, сердцебиение и смутноразличимое полузвериное бормотание прародителей, донёсших его суматошную, смешную жизнь из лесных, меж чудью и мордвой, дебрей, из-под печенежского копыта, половецкого окрика, из путанных перепутий меж Новгородом, Киевом, Суздалем, Рязанью и Тьмутараканью, из-под татарского меткого глаза, смуты и чумной заразы, стенькоразинских пожаров, через год на третий неурожаев, из-под копыт опричнины, петровской рекрутчины, туретчины, неметчины, кабацкой поножовщины, бабьего бесплодья, засухи и половодья, водяного, лешего, конного, пешего, порки на конюшне, соседской злобы, любого из его рода, застрявшего по пути на Божий свет посреди утробы, – донёсших вот сюда, на Соловецкий остров.
Артём спал, зажмурившись изо всех сил, и во сне словно бы летел на узкой лодке по стремительной и горячей реке своей собственной крови – и течение этой крови уводило его всё дальше во времена, где на одном повороте реки тянули изо всех сил тетиву, но перетягивали ровно на волосок – и стрела падала за спиной его праотца, а на другом повороте – стреляли из пушек, но во всякое ядро упирался встречный ветер, и оно пролетало на одну ладонь мимо виска его прадеда, а на третьем повороте – его прабабка, ещё когда была в девках, а верней – в детках, скатилась, ей и двух лет не было – с порожка, пока все были на покосе, и уползла ровно настолько, чтоб не сгореть, пока заходился и разгорался огонь в избе, а на четвёртом повороте – прабабка этой прабабки не умерла от родильной горячки после первых родов, ей оставалось родить ещё семерых, и седьмым был прямой предок Артёма, а на пятом повороте – прапрадед его прадеда на берегу косил траву, совсем ещё пацаном, утомился, заснул, получил смертельный солнечный удар в затылок, мог бы и не проснуться, но его нерасторопного соседа толкнул назойливый ангел под руку, и тот пошёл на ту же полянку, сам не зная зачем, и прапрадеда прадеда нашёл, и разбудил, и держал под грудки, пока тот блевал в свежепокошенную траву, и на всех остальных поворотах вся остальная многолицая и глазастая родня Артёма тоже тонула, опухала с голода, угорала, опивалась, была бита кнутом, калечена, падала с крыш и колоколен, попадала под лошадь, пропадала в метелях, терялась в лесу, проваливалась в медвежью берлогу, встречалась с волчьей стаей, накладывала на себя руки, терпела палаческую пытку, но всякий раз не до самыя смерти, – по крайней мере, не умирала ровно до того дня, пока мимо не проплывала лодка Артёма, – и только после этого возможно было сходить под землю и растворяться в ней.
Приход его в мир был прямым следствием череды несчётных чудес."
Ненавидят ведь не из-за чужой дурноты, а из-за своей пустоты куда чаще...