Они смеются до тех пор, пока ты позволяешь им смеяться.
Лучше вовсе не договориться, чем дать себя облапошить и всю жизнь потом ходить в простаках.
Если воображение тебя подводит, это не значит, что вопрос остался без ответа.
"В его имени чувствовался вкус огня и крыльев, клубящегося дыма, силы и проницательности, и шелестящий шорох чешуи. "
...нет доброты в том, чтобы обманывать ложной надеждой.
— Ты, невозможная, несчастная, несуразная упрямица, что, ради всего святого, ты натворила на сей раз?!
Время бежало. А мы — нет.
— Они научились дурному. Но если мы останемся, если станем сражаться, мы запомним дурное. И тогда мы уподобимся…
он, конечно, болван, но он неглуп
Он поднял голову, но я вместо того, чтобы тихонько оставить поднос на столе в центре комнаты и убраться, застыла в проходе и заявила:
— А я… я принесла обед, — не собираясь сходить с места, не дождавшись ответа.
— Правда? — сухо сказал он. — Даже не свалившись по дороге в яму? Поразительно. — Только теперь он оглядел меня и нахмурился: — Или ты все-таки угодила в яму?
— Как ты… — начал он, приподнимаясь на локте, дав наконец волю своему негодованию, но я толкнула его на спину и поцеловала.
Он издал удивленный звук, приглушенный моими губами и, сжав меня руками, отодвинул от себя:
— Послушай-ка, немыслимое создание, — произнес он: — я старше тебя на сто с лишним лет…
— Ой, да замолкни наконец, — нетерпеливо оборвала его я. Надо же, из всех отговорок на свете, выбрать именно эту. Я забралась на кровать со стороны высокой спинки, уселась на него сверху, проминая перину, и посмотрела сверху вниз: — Ты действительно хочешь, чтобы я ушла?
Его хватка на моих руках усилилась. Он не смотрел мне в глаза. Какое-то время он молчал, но наконец хрипло ответил:
— Нет.
И вдруг он притянул меня к себе. Его губы оказались сладкими, лихорадочно-обжигающими, прекрасными, отнимающими память.
— Не нужен мне никакой здравый смысл! Если здравый смысл в том, чтобы разучиться любить, его мне даром не надо! За что и стоит держаться, как не за людей?
Дело не просто в том, что она бессмертна, пока ее не убьешь, — она вообще не умеет умирать.
– Ты невыносимая психопатка, – рявкнул он, и вдруг обхватил мое лицо руками и поцеловал.
Він також погодився на заручини з донькою архікнязя Варші, дев’ятирічною дівчинкою, яка, вочевидь, справила на нього чимале враження своєю здатністю доплюнути до іншого краю садової ділянки. Я трохи сумнівалася, що це може бути основою для шлюбу, та гадаю, це було ненабагато гірше за одруження з нею через те, що інакше її батько міг би спровокувати повстання.
Саркан покосился на мою открытую корзинку, увидел, что я ем, и негодующе воззрился на меня.
— Это просто чудовищно, — заявил он.
— Но они такие вкусные! — запротестовала я. — Как раз созрели.
— Тем быстрее они превратят тебя в дерево, — буркнул Саркан.
— До этого еще далеко, — заверила я. Счастье бурлило во мне смеющимся прозрачным ручейком. Он все-таки вернулся! — Когда ты приехал?
— Сегодня после полудня, — сухо сообщил Саркан. — Приехал за данью, а как же иначе.
— А как же иначе, — подтвердила я. Я не сомневалась, что он еще и в Ольшанку сперва съездил, за этой самой данью, чтобы обманывать себя чуть дольше. Но я не могла заставить себя притворяться с ним вместе, хотя бы того ради, чтобы он попривык к этой мысли. Уголки моих губ сами собою поползли вверх. Саркан вспыхнул, отвернулся; лучше не стало, потому что все таращились на нас с жадным любопытством, слишком опьянев от пива и танцев, чтобы вспомнить об учтивости. Саркан снова обернулся ко мне и нахмурился в ответ на мою улыбку.
— Пойдем, я тебя с мамой познакомлю, — проговорила я. И решительно ухватила его за руку.
If you don't want a man dead, don't bludgeon him over the head repeatedly.
— Но мы и дня против всего вот этого не продержимся, — промолвил барон, ткнув большим пальцем в окно, туда, где вниз по склону потоком текло бессчетное войско. — Так что надеюсь, у тебя в рукаве найдется какой-нибудь козырь. Я велел жене написать Мареку, что я свихнулся и затронут порчей: думаю, ей и детям он голову не оттяпает, но мне и своя чем-то дорога.
— Вот что бывает, если слишком долго просидеть в одиночестве в четырёх стенах, — задумчиво проговорила я, ни к кому, собственно, не обращаясь. — Так недолго и позабыть, что всё живое постоянно меняется.
Я жадно глядела на Дракона, все еще не вполне веря, что он и вправду здесь. Со времен нашей последней встречи он заметно исхудал, а уж растрепан-то — ну прямо как я.
Она помнила дурное — и слишком многое позабыла. Она помнила, как убивать и как ненавидеть — и позабыла, как расти.
Дракон сидел у окна на рабочем стульчике, пепеля меня взглядом. Я приподнялась на постели, протерла глаза и в свой черед гневно воззрилась на него. Он протянул мне книжицу.
— Почему ты выбрала именно ее? — осведомился он.
— Там же полно заметок! — объяснила я. — Я подумала, это наверняка что-то важное.
— Ничего там важного нет, — заявил Дракон. Я, правда, ему не поверила: иначе с чего бы он так разозлился из-за этой книжицы? — Она бесполезна — она оставалась бесполезной на протяжении всех пяти сотен лет с тех пор, как эти записи были сделаны, и за целый век пристального изучения из нее не удалось извлечь никакой пользы.
— Что ж, сегодня она оказалась очень даже полезной, — возразила я, скрещивая на груди руки.
— Откуда ты узнала, сколько именно взять розмарина? — спросил Дракон. — И сколько лимона?
— Так ты же перепробовал самые разные дозы, судя по этим таблицам, — объяснила я. — Я и подумала, что количество не так уж и важно.
— В таблицы занесены неудачи, ты, нескладная дуреха! — заорал Дракон. — Никакая из этих доз не сработала — ни по отдельности, ни в качестве примесей, ни в сочетании с какими-либо заклинаниями — так что ты такое сделала?
Я глядела на него во все глаза:
— Ну, взяла ровно столько, чтобы запах был приятным, обдала кипятком, чтобы еще усилить аромат. И использовала заговор с той же страницы.
— Но там нет никаких заклинаний! — запротестовал Дракон. — Два тривиальных слога, и только, в них нет никакой силы…
— Когда я пропела их достаточно долго, магия хлынула потоком, — объяснила я. — Я пела на мотив «Многая лета», — добавила я. Дракон побагровел и вознегодовал еще больше.
В течение часа он придирчиво допрашивал меня, как именно я налагала чары, и раздражался все сильнее: я едва могла ответить на его вопросы. Дракон хотел знать, какие в точности слоги я использовала и сколько раз они повторялись, хотел знать, на каком расстоянии я находилась от его руки, и сколько было розмариновых веточек, и сколько лимонных шкурок. Я пыталась отвечать как можно точнее, но чувствовала — все это неправильно, не так; и наконец, пока он яростно записывал что-то на своих листочках, я не сдержалась:
— Но ведь все это вообще не важно! — Дракон приподнял голову и сердито воззрился на меня, а я продолжала, невразумительно, но убежденно: — Это просто… вроде как идти куда-то. Идти можно не одной дорогой. — Я указала на его записи. — Ты пытаешься отыскать дорогу там, где ее нет. Это все равно как… все равно как собирать что-нибудь в лесу, — внезапно поняла я. — Ты продираешься сквозь заросли и меж деревьев, и каждый раз делаешь это по-разному, — торжествующе закончила я, искренне радуясь тому, что подыскала объяснение настолько понятное и простое. А Дракон лишь отшвырнул перо и недовольно откинулся в кресле.
— Но это же чушь, — почти жалобно отозвался он и расстроенно уставился на собственную руку, как будто предпочел бы скорее вернуть порчу, нежели признать, что, возможно, неправ.
Истина не значит ничего, если тебе не с кем поделиться ею; ты можешь веками кричать её в пустоту, пока твоя жизнь будет проходить мимо, но никто так и не придёт и не выслушает.