Нормальные дети поздно приходят домой; нормальные дети пьют на улице с друзьями теплое пиво; у нормальных детей друзей больше одного.
—Я притворщица. Я никогда не бываю собой. Со старичьем я разговариваю с южным акцентом, с тобой я без ума от графиков и умных мыслей, с Колином — болтушка-хохотушка. Я — никакая. Когда всю жизнь хамелеонишь, все становится ненастоящим.
Когда всю жизнь хамелеонишь, всё становится ненастоящим.
Но все мамы врут. Такая у них работа.
-Гассан Харбиш.Мусульманин-суннит.Не террорист -Линдси Ли Уэллс.Христианка-методистка.И тоже не террористка.
Я миллиардер без миллиардов, Холмси. У меня душа владельца частного самолета, а в жизни я катаюсь на общественном транспорте. Это настоящая трагедия.
Мысли — просто другой вид бактерий, населяющих тебя.
...твоё «сейчас» — это не твоё «навсегда».
- Мне нравятся короткие стихи со странными схемами рифмовки, потому что такова жизнь.
- Такова жизнь? - не поняла я.
- Да. Они рифмуется, но не так, как мы ожидаем.
Прошлой ночью лежал на холодной земле и смотрел в небо – чистое, только немного подпорченное световым загрязнением и туманом моего дыхания. Ни телескопа, ничего, только я и широкое открытое небо. И я думал: о небе говорят в единственном числе, будто бы это что-то одно. Но небо – не одна вещь. Небо – всё. И прошлой ночью его было достаточно.
- Ти в нормі, Голмсі?
- Ага.
- Можеш здобутися ще на щось, крім "ага"?
- Ага, - сказала я і злегка всміхнулася.
В определенный момент жизни красоты мира становится достаточно. Тебе не нужно больше фотографировать, рисовать или даже запоминать. Ее хватает.
©Тони Моррисон
Болить чи ні - в принципі, не має значення.
Слово "я" найгірше піддається визначенню.
Він - не багатство. Він - особистість.
Он: Когда потерял кого-то, начинаешь понимать, что в конце концов потеряешь всех.
Я: Да. И как только понял, уже никогда не забудешь этого.
Да, ширятся круги. Но самое страшное — не улетать дальше, а лететь внутрь. Тебя засасывает водоворот, и мир вокруг сжимается, пока ты не начинаешь просто вращаться без движения, застреваешь в тюремной клетке, которая размером точно с тебя, и наконец осознаёшь, что ты не в тюрьме. Ты и есть — тюрьма.
Жизнь-это история, рассказанная не тобой, а о тебе.
Хуже всего в настоящем одиночестве — вспоминать, сколько раз ты хотел, чтобы тебя оставили в покое. И вот, они тебя оставили, и оказывается, что ты сам — прескверная компания.
Никто никого не понимает на самом деле. Мы все застряли внутри самих себя.
Настоящий ужас — это не когда тебе страшно, а когда у тебя нет выбора.
...Мы почти не разговаривали и редко смотрели друг на друга, но это была ерунда, потому что мы оба видели одно и то же небо, а тут, наверное, больше интимности, чем в обмене взглядами. Смотреть на тебя может любой. Но очень редко встречаешь человека, который видит тот же мир, что и ты.
Наприклад, в інтернеті дуже мало високоякісних романтичних фіків про Чубакку, а я одна-однісінька і написати можу небагато. Світові потрібні історії кохання вукі від Голмсі.
И хотя я смеялась вместе с ними, казалось, что я наблюдаю со стороны, будто смотрю фильм о своей жизни вместо того, чтобы жить.
Видеть прошлое — или человека из прошлого — физически больно. По крайней мере, для меня. Я поражён меланхолией и хочу вернуть прошлое, любой ценой. Не важно, что оно не вернётся, что оно не было таким, каким я его представляю. Я хочу его вернуть. Чтобы все снова стало таким, как раньше, или каким я его помню: целым.