Казалось, все бытие зиждется на двойственности, на противоположностях; ты - или женщина, или мужчина; или бродяга, или обыватель, силен или разумом, или чувствами - нигде вдох и выдох, мужское и женское, свобода и порядок, инстинкт и духовность не могли испытываться одновременно, всегда за одно надо было платить утратой другого, и всегда одно было столь же важно и желанно, как другое!
Человек, предназначенный для высокого, может очень глубоко опуститься в кровавый, пьянящий хаос жизни и запачкать себя пылью и кровью, не став, однако, мелким и подлым, не убив в себе божественного, что он может блуждать в глубоком мраке, не погашая в святая святых своей души божественного света и творческой силы.
Вот так: и печать прошла, и боль и отчаяние прошли, так же, как радости, они прошли мимо, поблекшие, утратив свою глубину и значение, и наконец пришло время, когда уже и не вспомнить, что же причиняло когда-то боль. И страдания тоже отцветали и блекли. (...) Без сомнения, устареет и утихнет и эта боль, эта горькая нужда, и они забудутся. Ни в чем нет постоянства, даже в страдании.
Цель не в том, чтобы слиться друг с другом, а чтобы познать друг друга и научиться видеть и уважать в другом то, чем он является: противоположность и дополнение другого.
Ах, все так непонятно и, в сущности, грустно, хотя и прекрасно. Живешь и ничего не знаешь. Ходишь по земле или едешь верхом по лесам, и многое кажется тебе вызывающим и многообещающим, пробуждает тоску: вечерняя звезда, синий колокольчик, поросшее зеленым тростником озеро, глаза человека или коровы, а иногда кажется, что вот случится что-то невиданное, но давно желанное, со всего спадет пелена; но затем все проходило, и ничего не случалось, загадка оставалась неразгаданной, тайные чары не рассеивались, и в конце концов ты состаришься и будешь таким же лукавым, как отец Ансельм, или таким же мудрым, как настоятель Даниил, и, вероятно, все еще не будешь знать ничего, все еще будешь ждать и прислушиваться.
Когда поют, ведь не думают, полезно пение или нет, а поют. Точно так же ты должен молиться.
И как это у тебя выходит, что ты говоришь мне слова или задаешь вопросы, которые проникают в душу и объясняют мне меня самого?
А цель такая: быть всегда там, где я принесу больше пользы, где мой характер, мои качества и дарования найдут лучшую почву, широкое поприще. Другой цели нет.
Но ведь даже два человека не могут как следует поговорить друг с другом, для этого нужен счастливый случай, особенная дружба и готовность. Нет, в том-то и счастье, что любви не нужны слова; иначе она была бы полна недоразумений и глупостей.
Поскольку мир так жесток, полон смерти и ужаса, я постоянно ищу утешения для сердца, срывая прекрасные цветы, которые встречаются среди этого ада. Я наслаждаюсь и на час забываю об ужасе. От этого его не становится меньше.
Каждый, кто серьёзно относится к своим мыслям и делам, - святой. Надо всегда делать то, что считаешь правильным.
Я любил в жизни дважды - я имею в виду, по-настоящему, - и оба раза был убежден, что все это навеки и кончится только с моей смертью; и оба раза это кончилось, а я, как видишь, не умер.
-Так удовольствуйся же тем, что было, - назидательно говорил Господь. - какой толк от твоих причитаний? Или ты в самом деле не видишь, что всё было верно и хорошо и не могло быть иначе?
"Кнульп сказал:
- У каждого человека своя душа, ей невозможно слиться ни с какою другою. Двое могут повстречать друг друга, говорить друг с другом и быть рядом. Но души их как два цветка, выросших порознь, каждый из своего корня: они не способны сблизиться, не то им пришлось бы оторваться от корней, а этого они как раз и не могут. Они только посылают свой аромат и свои семена, потому, что их тянет друг к другу, но куда попадет семечко, зависит уже не от самого цветка, это зависит от ветра, а он прилетает и улетает, как хочет."
"...отец может передать в наследство сыну нос, или глаза, или способности, но не душу. Душа каждого человека рождается заново."
" - Когда же ты будешь доволен, - наставлял его Господь, и к чему все эти непрерывные жалобы? Ты что, и в самом деле не понимаешь, что всё было хорошо и не могло быть иначе?"
О людях образованных он судил, как способный ребёнок о взрослых, признавая, что они сильнее и могущественнее его, но втайне презирая их за то, что, при всем их могуществе, они ни на что путное не способны, и, при всех своих талантах, так и не решили ни одной загадки.
Самое прекрасное - оно таково, что от него всегда чувствуешь не только удовольствие, но печаль и страх.
У каждого человека есть своя душа, её невозможно смешать, спутать с какой-нибудь другой. Два человека могут встретиться, поговорить, подружиться. Но их души, словно цветы, укоренены каждая в своём месте, ни одна не может сблизиться с другой, иначе она оторвётся от своего корня, а этого она не может сделать. Цветы распространяют свой аромат и рассеивают свои семена, так как им хочется быть вместе. Но цветок не может послать своё семя в нужное место, это делает ветер, а он появляется и исчезает там, где ему хочется.
Можно наблюдать за людьми со всей их глупостью, можно смеяться над ними или сочувствовать им, но не надо мешать им идти своей дорогой.
...может быть, я, вопреки тому, во что верил всю свою жизнь, никакой не поэт и моя деятельность в эстетической области лишь заблуждение? Почему бы и нет, и это тоже не имело уже никакого значения. Большинство из того, что встречалось мне во время адского странствования по собственной душе, было надувательством и ничего не стоило; вполне возможно, к этому относилась и слепая вера в собственное призвание и собственную одарённость. Насколько это всё вообще не имело значения! Также не существовало больше и того, что я из неуёмного тщеславия и детской радости считал своей задачей. Уже длительное время я видел свою задачу, вернее, свой путь к спасению, уже не в лирике или философии или в какой-либо специальной области, но только в том, чтобы дать возможность жить собственной жизнью той малости живого и сильного, что существовало во мне, в безусловной верности тому, что, я чувствовал, было ещё живо во мне. Это была жизнь, это был Бог.
Смерть есть жизнь, и жизнь есть смерть, они сплелись навеки в безумной любовной схватке, и лишь в ней был последний итог, конечный смысл мира, и лишь из нее изливался свет, что озаряет сиянием любые несчастья, лишь из нее рождалась и тень, что омрачает любое блаженство и красоту. Но во мраке жарче пылает блаженство, и ярче светит любовь в этой ночи.
Смерть была жизнью, а жизнь – смертью, они были переплетены друг с другом в вечной неистовой любовной борьбе, и это было – последнее, смысл мира, и от этого исходило сияние, которое могло восхвалить все горести, и исходила тень, которая покрыла все желания и красоту, окружив их темнотой. Но из этой темноты желания горели еще искреннее и прекраснее, и любовь сияла еще глубже в этой ночи.
К незабываемым мгновениям жизни принадлежат и те немногие, когда человек словно бы взглядывает на себя со стороны, внезапно замечая в себе черты, которых вчера еще вроде бы не было или он не знал их за собой: мы испытываем легкий шок и испуг, обнаружив, что вовсе не остаемся всю жизнь одинаковыми, неизменными, каковыми себя по обыкновению считаем; миг -и рассеиваются чары этого сладостного обмана, и мы видим, как изменились - выросли или высохли, расцвели или увяли, к ужасу своему или удовлетворению мы постигаем, что и сами вовлечены в бесконечный поток развития, изменений,непрестанно истлевающей бренности; о существовании сего потока мы прекрасно осведомлены, но почему-то всегда исключаем из него себя самих и некоторые свои идеалы.
... Всякий человек - эпицентр мира, вокруг всякого человека мир, как кажется, послушно вращается, и каждый день всякого человека есть конечная, высшая точка мировой истории; позади увядшие и сгинувшие в тысячелетия народы, впереди и вовсе ничего, а весь чудовищно громоздкий механизм мировой истории служит одному лишь настоящему моменту, пику современности.
«каждый умирающий – совершенен, ибо он не совершает больше ошибок и ни к чему не стремится, отрекается от себя, хочет стать ничем.»