Правая моя рука лежала на стетоскопе, как на револьвере.
Я знаю: это смесь дьявола с моей кровью.
Давненько я не брался за свой дневник. А жаль. По сути дела, это не дневник, а история болезни...
Не могу не воздать похвалу тому,кто первый извлек из маковых головок морфий.
Анна (печально). — Что тебя может вернуть к жизни? Может быть, эта твоя Амнерис — жена?Я. — О нет. Успокойся. Спасибо морфию, он избавил меня от неё. Вместо неё — морфий.
У морфиниста есть одно счастье, которое у него никто не может отнять, - способность проводить жизнь в полном одиночестве. А одиночество - это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость...
Как нелепо и страшно жить на свете.
Дождь льет пеленою и скрывает от меня мир. И пусть скроет его от меня. Он не нужен мне, как и я никому не нужен в мире.
Уютнейшая вещь керосиновая лампа, но я за электричество!
Направляясь в мурьевскую глушь, я, помнится, еще в Москве давал себе слово - держать себя солидно. Мой юный вид отравлял мне существование на первых шагах. Каждому приходилось представляться:
- Доктор такой-то.
И каждый обязательно поднимал брови и спрашивал:
- Неужели? А я-то думал, что вы еще студент.
- Нет, я закончил, - хмуро отвечал я и думал: "Очки мне нужно завести, вот что". Но очки было заводить не к чему, глаза у меня были здоровые, и ясность их еще не была омрачена житейским опытом. Не имея возможности защищаться от всегдашних снисходительных и ласковых улыбок при помощи очков, я старался выработать особую, внушающую уважение повадку. Говорить пытался размеренно и веско, порывистые движения по возможности сдерживать, не бегать, как бегают люди в двадцать три года, окончившие университет, а ходить. Выходило все это, как теперь, по прошествии многих лет, понимаю, очень плохо.
... а закат, беспокойно громыхая, выжигает мне внутренности.
А одиночество - это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость...
Давно уже отмечено умными людьми, что счастье — как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, — как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!
Да почему, в конце концов, каждому своему действию я должен придумывать предлог?
Давно уже отмечено умными людьми, что счастье — как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, — как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!
Давно уже отмечено умными людьми, что счастье - как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь.
Быть интеллигентом вовсе не значит обязательно быть идиотом...
Уютнейшая вещь - керосиновая лампа, но я за электричество!
Давно уже отмечено умными людьми, что счастье — как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, — как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!У морфиниста есть одно счастье, которое у него никто не может отнять, — способность проводить жизнь в полном одиночестве. А одиночество — это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость[8]... Ночь течет, черна и молчалива. Где-то оголенный лес, за ним речка, холод, осень. Далеко, далеко взъерошенная буйная Москва. Мне ни до чего нет дела, мне ничего не нужно, и меня никуда не тянет. Гори, огонь, в моей лампе, гори тихо, я хочу отдыхать после московских приключений, я хочу их забыть. И забыл.
Ах, черт возьми! Да почему, в конце концов, каждому своему действию я должен придумывать предлог? Ведь, действительно, это мучение, а не жизнь.
Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!
Помилуйте… разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт!
Интересней всего в этом вранье то, что это вранье от первого до последнего слова.
— Не шалю, никого не трогаю, починяю примус, — недружелюбно насупившись, проговорил кот, — и еще считаю долгом предупредить, что кот древнее и неприкосновенное животное.
Зачем же гнаться по следам того, что уже окончено.
-Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, - отозвался Воланд, - но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются.