Мы снова вместе. И на краткий миг для нас четверых лишь это имеет значение.
Ревность – словно яд, отравляющий отношения, убивающий самооценку женщины. С ревнивым парнем до того доходишь, что сама у себя начинаешь искать скрытые мотивы. Задаешься вопросами: а может, я кокетничала с тем-то и с тем-то? А вдруг смотрела на его приятеля с вожделением? А не слишком ли оголила плечи, не слишком ли короткую юбку надела, не слишком ли сладко улыбалась?
Иными словами, начинаешь сомневаться в себе самой, и эти сомнения постепенно вытесняют и любовь, и доверие, и взаимоуважение.
There is no gray when you’re young. There’s only goodies and baddies, right and wrong. The rules are very clear—a playground morality of ethical lines drawn out like a netball pitch, with clear fouls and penalties.
There’s one thing I dislike more than being hurt, it’s being seen to be hurt.
Вообще-то в любой непонятной ситуации я бегу. Однако рано или поздно наступает момент, когда бежать уже не можешь.
Суть девичника перед свадьбой отчасти в том, чтобы отдать дань восхищения мужскому началу. А кто разделяет это восхищение? Женщины и геи.
Не то чтобы мне хотелось ребенка, совсем нет. Просто когда смотришь на чужие счастливые семьи, волей-неволей ощущаешь себя чем-то обделенной.
В пять лет дети бывают очень жестокими. Они способны говорить такие вещи, на которые ни у какого взрослого не повернется язык – о том, как ты выглядишь, как говоришь и пахнешь, что на тебе надето, какая у тебя семья. Скажи такое коллеге в офисе – и вылетишь с работы за недостойное поведение, в школе же это в порядке вещей. В каждом классе есть козел отпущения – ребенок, с которым никто не хочет сидеть, на которого пытаются свалить любую вину, которого никто не хочет брать к себе в детских играх. И почти с той же неизбежностью в любом детском коллективе появляется королева.
Когда смотришь на фотографии братьев и сестер знаменитостей, кажется, что видишь того самого человека, только отраженного в кривом зеркале – таком, которое искажает совсем чуть-чуть, и даже не поймешь, в чем именно кроются отличия. Просто что-то потеряно, где-то проскочила
фальшивая нота.
Для детей люди делятся на хороших и плохих, и нет ничего посередине. Этика детской площадки проста и прямолинейна, как правила спортивной игры: нарушил – получай наказание.
Нет способа выявить подделку лучше, чем положить рядом настоящий бриллиант.
Кто в здравом уме станет гонять чаи с убийцей своего жениха?
Вождение как караоке: когда за рулем или микрофоном ты сам, все круто, а когда кто-нибудь другой – либо жуть, либо стыдоба.
– И вообще, кто бы говорил, сама тощая как швабра!
– Поверь, это случайность, а не результат целенаправленных действий, – ответила Нина с достоинством.
Имей в виду, я врач и знаю не меньше трех способов убить тебя, не оставляя следов.
– Люди не меняются, – едко заметила Нина. – Они просто с годами учатся лучше скрывать свою истинную сущность.
The night was drawing in, and the house felt more and more like a glass cage, blasting its light blindly out into the dusk, like a lantern in the dark. I imagined a thousand moths circling and shivering, drawn inexorably to its glow, only to perish against the cold inhospitable glass.
It was growing dark, and somehow the shadows made it feel as if all the trees had taken a collective step towards the house, edging in to shut out the sky.
I hate being driven—driving is like karaoke—your own is epic, other people’s is just embarrassing or alarming.
I always thought that being self-sufficient was a strength, but now I realize it’s a kind of weakness, too.
You’d think people would be wary of spilling to a writer. You’d think they’d know that we’re essentially birds of carrion, picking over the corpses of dead affairs and forgotten arguments to recycle them in our work—zombie reincarnations of their former selves, stitched into a macabre new patchwork of our own devising.
There’s a disappointment in the banality of what makes people tick, but at the same time, there’s a kind of fascination at seeing the inner coils and cogs.