Цитаты из книг

- Первой жертвой гитлеровского фашизма стал сам немецкий народ...

- Первой жертвой гитлеровского фашизма стал сам немецкий народ...

- Первой жертвой гитлеровского фашизма стал сам немецкий народ...

Щит и меч. Книга вторая

Вадим Кожевников

Роман воспроизводит героическую, связанную с постоянной опасностью для жизни работу советского разведчика, действующего за пределами нашей родины. События, отраженные в романе, развиваются в конце тридцатых годов в Прибалтике, затем в Польше и в нацистской Германии в годы Великой Отечественной войны.

Все они давно привыкли к неслышной поступи смерти, шагающей рядом. Знали, что будут одиноки в свой последний час. Что весь смысл этого последнего для них часа в том, чтобы молча выдержать все. Не назвать себя. Для врагов ты Никто. И погибнуть должен как Никто — человек без имени, без роду и племени.
Безымянная смерть — высший и самый трудный подвиг разведчика. К нему нужно быть готовым. Нужно забыть о себе, уничтожить в памяти все, прежде чем тебя уничтожат. Ты должен убить память о себе в своем сознании прежде, чем убьют тебя самого, чтобы никакие муки не вынудили тебя вспомнить, кто ты.

- А когда война кончится? Ты кем будешь? Зубов опустил глаза, ковырнул носком ботинка землю, сказал угрюмо: - По всей вероятности, почвой, на которой будет что-нибудь расти такое подходящее.

Человек вербуемый в одной стране для нужд другой страны, освобождается от национальной привязанности, политического эгоизма и преданно, как никто другой, служит собственным интересам, самому себе.

Надо иногда иметь мужество выдавать себя за труса. Агрессивные задания поручаются храбрецам, но награды получают те, кто руководит канцелярией.

Это не твоя жизнь, раз от нее может зависеть жизнь других.

лучше отказаться от чего-то лежащего на пути к цели, пусть даже весьма ценного, во имя достижения самой цели

Люди без родины. Нет у них имен — только клички. Нет прошлого. Не будет и будущего. Они знали, что народ, имя которого было записано в их анкетах, хранимых специальной службой, не простит им преступлений против его чести и свободы. Впереди одно: к репутации негодяев предстояло прибавить славу палачей.

Правильные слова сказать нетрудно. А вот драться за них - это другое дело.

Пока я жив, я временно бессмертный.

Человек примет вашу точку зрения, если вы не будете раздражать его, только тогда он может оказаться благоразумным.

- Учитесь, молодой человек, выигрывать, не оскорбляя самолюбие противника, тогда вы не утратите расположение партнера.

Быть всеведущим — это значит быть всемогущим. Знать противника — это быть всемогущим. Знание противника — это наполовину одержанная победа.

смерть — это единственное, с чем стоит считаться всерьез.

А чего нога? Человек не животное. Это животному без ноги плохо. А у человека главный предмет — совесть... Вот о чем я все думаю. Понимаешь, кусок ноги срезали, а я ее все чувствую, и даже пятка болит, которой нет. Но есть люди, у которых память на Родину отшибло. А Родина — она же все равно что ты сам, где бы ты ни был, но она есть и болит, когда ее даже нет.

Война — страшное дело. Но товарищ за товарища готов погибнуть. Никогда в другое время сразу столько прекрасного в людях не увидишь...

Человечеством повелевают желудки, а не головы. Правильно организовать недостаток продовольствия — это больше, чем выигранное сражение. Целые армии полицейских не смогут подавить сопротивление столь успешно, как делает это голод, лишающий людей физических и моральных сил для сопротивления.

Ничто не придает человеку столько душевных и физических сил, как сознание, что он живет, трудится не зря.

Изучая русских, я пришел к любопытному открытию. Определенное число их подвержено — как бы это точнее выразиться — общечеловеческим порокам, связанным с биологическими факторами: они страшатся смерти, страданий и прочего. Но таких меньшинство. У значительного же большинства полностью отсутствует естественное психологическое свойство добровольно принимать в определенных условиях некие формы рабского подчинения, чтобы продлить свою жизнь. Вначале я искал объяснение этому в их атеистических убеждениях. Но постепенно, — пойми, я еще не совсем уверен в своих выводах, ибо увериться в подобном — значит утратить многое из того, в чем мы были непоколебимо убеждены, — постепенно я стал думать, что у этого народа сознание свободы равнозначно ощущению собственного существования.

- А я при чем? Меня там не было. Не соблюдали техники безопасности, и все. А потом, чего их жалеть? Сволочи. Пробовал распропагандировать - ни в какую. Ну, бог их и наказал... - Значит, это бог наловчился так взрыватели ставить, что они раньше времени срабатывают? - На то он и бог: соображает!

- Я англичанин. - А мы немцы. - Вы фашисты. - А вы демократ.

Люди без родины. Нет у них имен — только клички. Нет прошлого. Не будет и будущего. Они знали, что народ, имя которого было записано в их анкетах, хранимых специальной службой, не простит им преступлений против его чести и свободы. Впереди одно: к репутации негодяев предстояло прибавить славу палачей.

Правильные слова сказать нетрудно. А вот драться за них - это другое дело.