«Белые зубы» Зэди Смит — один из самых ярких и успешных дебютных романов, появившихся за последние годы в британской литературе. Блестящее комическое повествование, в котором рассказывается о дружбе, любви, войне, землетрясении, трех культурах, трех семьях на протяжении трех поколений и одной очень необычной мыши.
«…самобытный талант, знающий язык улицы и университетских аудиторий, дерзкий и философствующий одновременно…» — New York Times.
Когда, кроме крови, человеку больше нечем похвалиться, каждая ее капля имеет чудовищное значение и отстаивается с пеной у рта.
Арчи не очень верил в судьбу, но теперь, по зрелом размышлении, пришел к выводу, что некое провидение позаботилось, чтобы его жизнь была выбрана как новогодний подарок от фирмы — заранее и такой же, как у всех.
Двое людей — сильный и слабый — уже колония...
Иногда хочется быть особенной. Но иногда ты готова пожертвовать всем <...>, чтобы стать такой же, как все.
Женщине нужен мужчина в доме, иначе всё начинает разваливаться.
Чего молодежь ждет от общения со стариками? Того же, чего с аналогичной легкой снисходительностью ждут от нее старики: почти полного отсутсвия здравого ума; и те, и другие считают, что будут не поняты, что слова их пройдут мимо собеседников (и не столько над головй, сколько между ног).
Арчи Джонс попытался покончить с собой из-за того, что его жена Офелия -- итальянка с фиалковыми глазами и небольшими усиками -- недавно с ним развелась. Он провел утро нового года, присосавшись к шлангу пылесоса, вовсе не потому, что ее любил. А потому, что прожил с ней так долго, не любя ее. Арчи женился, как будто купил пару туфель, принес их домой, и тут оказалось, что они не подходят. Ради соблюдения приличий он смирился. Прошло тридцать лет. И вдруг, совершенно неожиданно, туфли встали и ушли из дома. Она его бросила. Через тридцать лет.
— Мне кажется, — наконец сказал Маджид, когда луну стало видно лучше, чем солнце, — что ты пыталась любить мужчину так, будто он остров, а ты потерпевший кораблекрушение и можешь считать эту землю своей.
Она носила две пары трусов, как те осторожные люди, которые постоянно боятся стать жертвой ДТП. Когда Айри спросила, зачем она так делает, та смущенно объяснила, что, как только появятся первые знаки пришествия Господа (гром, рев, жуткий грохот), она тут же сбросит грязные и наденет чистые, чтобы предстать перед Иисусом свежей и ароматной, готовой воссесть с ним на небесах. В коридоре у нее всегда стояла банка черной краски, чтобы намалевать на дверях соседей знак Зверя и избавить Бога от лишней работы — зачем ему самому трудиться и отделять зерна от плевел.
Жизнь — это огромный рюкзак, такой тяжёлый, что легче бросить его на обочине и уйти в темноту, пусть даже оставив всё необходимое, чем тащить с собой.
Что такого в нашем нелюбящем веке, что заставило нас подумать, будто мы, какими бы мы ни были, — люди в высшей степени достойные любви? Почему мы думаем, что каждый, кто не полюбил нас, — существо в некотором роде ущербное, убогое, не выполняющее свои функции? Еще хуже, если они променяли нас на Бога, рыдающую Мадонну или лик Христа в булочке чабатта, — тогда мы называем их сумасшедшими. Выпавшими из жизни. Отсталыми. Мы так уверены в том, что мы хорошие, и в том, что наша любовь — великое счастье, что не в силах допустить наличие предмета, более достойного любви и преклонения, чем мы сами. Поздравительные открытки настойчиво уверяют нас в том, что каждый человек заслуживает любви. Нет, не каждый. Каждый человек заслуживает правды. Но не каждый заслуживает любви.
Мужчины — величайшая загадка. Постичь Бога гораздо легче, чем мужчину.
Тишина — дурной знак. Моя бабушка — упокой её Господь — всегда так говорила. Тишина означает, что Бог переводит дыхание и набирается сил для нового крика.
Наши дети родятся из наших поступков. Их судьбы зависят от наших дел. Нет, поступки не проходят бесследно. Просто подумай, что ты будешь делать, мой друг, когда игра закончится. Когда прозвучит последний аккорд. Когда рухнут стены, потемнеет небо и загудит земля. В тот момент за нас будут говорить наши поступки. И не важно, кто будет тогда на тебя смотреть - Аллах, Иисус, Будда или никто. В холод можно видеть свое дыхание, в жаркий день нет. Но в любом случае человек дышит.
Не стоит недооценивать людей, недооценивать удовольствие, которое они получают, созерцая чужую боль, передавая плохие новости, глядя по телевизору, как падают бомбы, слушая сдавленные рыдания на другом конце телефона. Боль сама по себе - просто боль. Но боль плюс безопасное расстояние дают приятное развлечение, вуайеризм, любопытство - в точности как в кино: утробный смешок, сочувственная улыбка, поднятая бровь, скрытое презрение.
Если религия — опиум для народа, то традиция — анальгетик еще более опасный, потому что часто кажется безобидной. Религия — это тугой жгут, пульсирующая вена и игла, а традиция — затея куда более домашняя: маковая пыль, добавленная в чай; сладкий кокосовый напиток, приправленный кокаином; те самые вкусности, что, вероятно, стряпала ваша бабушка.
Ты просто взял в гардеробе не ту жизнь, так что верни ее на место.
Развод — это когда отбираешь то, что тебе больше не нужно, у тех, кого ты больше не любишь.
Когда смотришь в прошлое, зрение всегда сто процентов...
Она несла свою сексуальность с непринужденностью зрелой женщины -- совсем не так, как большинство девушек, с которыми Арчи сталкивался раньше, -- словно это неудобная сумочка, которую не знаешь как нести, куда повесить и когда отложить в сторону.
Она была в том возрасте, когда всякое ее слово становилось вспышкой гениальности в мире вековечной тишины, любое прикосновение казалось ей неповторимым, убеждение незыблемым, а мысль оборачивалась откровением, посланным ей одной.
Нейтральное место. В наше время шансы найти нейтральное место ничтожно малы... Только подумайте, сколько всякого дерьма надо разгрести, чтобы начать все с чистого листа. Национальность. Страну. Принадлежность. Веру. Воровство. Кровь. И еще кровь. И еще.