«Лис, который раскрашивал зори» − сборник из четырёх рассказов, которые отражают разные (но всегда уникальные) особенности жизни мира паровых машин, механических оборотней и граничащего с Хаосом Храма. Мира, вокруг которого скользит, отмеряя срок его жизни, созданная из живой механики луна…
Небо всё же пролилось дождём, и мелкие, вобравшие в себя за время полёта всю грязь смога, капли, оросили лицо Ройри. Они падали на до забавного длинный нос, на впалые щёки и на механические скулы, кожа над которыми была всегда перенасыщена ликрой, подчёркивая нелепость его внешности. Ройри был рад, что дождь падает на все лица с одинаковым безразличием.
Его музыка была идеальной − она намного опередила свой век. Математически выверенной, безусловно сложной, бесконечно чистой. Его техника исполнения, повинуясь этой высчитанной почти волшебно мелодии была абсолютна. Его музыка была бессмысленна.
Она не согрела ни одного сердца, она не освятила ни одной любви. Она не дала ни одной надежды. Она просто звучала потому, что не могла не звучать.
Мы не меняем небо, нет, мы меняем тех, кто ходит под ним. Мы даем им повод поднять глаза вверх, а это, в свою очередь, меняет всё. Первый раз тот, кто раньше никогда не замечал зорь, посмотрит вверх потому, что там праздник, там что-то нарочитое, яркое, а второй потому, что там будет просто красивый закат. И тогда он вспомнит, как однажды был счастлив.
я не мог привыкнуть к мысли, что я теперь один. Я её запомнил, эту мысль, да, но привыкнуть – никак.
Занятно сказать, но те, кто легко могут рассудить, что некто заслуживает смерти, всегда смущённо замолчат, если спросить их, заслуживает ли этот кто-то, даже самое плохое существо на свете, счастья. Наверное, это от того, что даже на словах лучше лишить жизни, чем лишить надежды.
о жертвенности громче всех говорят палачи
И он… остался жив, потому что его слишком вымотала попытка прекратить своё существование.
невозможное – это синоним будущего времени, не более того. Невозможное сейчас – прошлое через несколько поколений.
Глядите - вот есть механоиды - их жизни скоротечны и порой не подвластны им. Многим из нас так сложно выразить чувства словами или жестами, или даже рисунком. И мы - живые мыслящие существа, мы можем создавать - мы можем творить, и наша немощь может быть выражена, отражена, может стать реальной таким бесчисленным множеством способов...мир - это огромный часовой механизм и всё в нём важно в нём - каждая складочка на ножках карапуза, каждая морщинка на старческих руках. Но только если мы поделимся этим с кем-то ещё. Что стоит самое гениальное открытие, если о нём так никто и не узнал?..
И потому я должен раскрашивать зори - это важно - это часть бесконечного прекрасного водоворота выражения чувств. Такие как я, дают слово немым, возвращают слепым дар видеть - мы...мы делаем этот мир более завершенным.
Идти зная, что тебя не ждут, кричать понимая, что тебя не услышат, звучать без права на отклик, надеясь лишь на то, что однажды когда-то и где-то не весь ты, но хотя бы один осколок твоей души в ком-то преломится волшебным светом.
- Я сейчас всё исправлю. И вы поймете, что всё будет хорошо, - улыбнулся я просто и незатейливо, протянул руку опираясь на Дивена и нарисовал над нами зелёным мелком восходящее солнце.
Его музыка была идеальной − она намного опередила свой век. Математически выверенной, безусловно сложной, бесконечно чистой. Его техника исполнения, повинуясь этой высчитанной почти волшебно мелодии была абсолютна. Его музыка была бессмысленна.