«Тобол. Мало избранных» — вторая книга романа-пеплума Алексея Иванова «Тобол». Причудливые нити человеческих судеб, протянутые сквозь первую книгу романа, теперь завязались в узлы. Реформы царя Петра перепахали Сибирь, и все, кто «были званы» в эти вольные края, поверяют: «избранны» ли они Сибирью? Беглые раскольники воздвигают свой огненный Корабль — но вознесутся ли в небо души тех, кто проклял себя на земле? Российские полки идут за золотом в далёкий азиатский город Яркенд — но одолеют ли...
Судьба ещё не оставила своего следа на её чистом лице
То, что не имеет житейского применения, нужнее для бытия, чем все выгоды и пользы.
Всё уже было неладно. Края поляны и глубину леса затягивала какая-то слепота. В непонятном тоскливом мороке деревья шевелились, колыхались - то ли сами оживали, то ли их трясли: похоже было, что из бездны тайги что-то огромное и невидимое приближалось к капищу, по пути натыкаясь на ели и кедры. Ряска на болотине задрожала, из чёрной воды тихо всплывали какие-то облепленные травой бугры.
С малого дерева ягоду берут, а под большое знаешь, зачем присаживаются?
... Пелым, Тюмень, Тару, Сургут, Нарым... Тяжёлые, кряжистые, свилеватые имена сибирских городов звучали так, словно у земли их вырвали под пыткой.
Для русских пленные шведы были кем-то вроде лесных зверей, которых изловили под Полтавой и привезли сюда на потеху. Но зверинец оказался, так сказать, обоюдным.
- Владыка Филофей говорил на проповеди, что мир и дан как Благая Весть.
- Верно говорил. Только кому Весть?
- Всем.
Что делает человек, который вернулся домой, хотя в долгих странствиях уже и не чаял вернуться? Разве этот человек будет брагу пить? Разве он позовёт друзей-приятелей и примется плясать посреди горницы? Нет. Он просто сядет под образами и будет вспоминать, сколько дорог прошёл.
Очень поучительно, господа, наблюдать устройство русской жизни, когда преимущество слагается из недостатков.
Сила духа превозмогает превратности судьбы, а желающий познавать непременно отыщет объект исследования.
Сибирь кажется полупустой и почти безлюдной, но на самом деле здесь множество народов и множество укладов. А жизнь — суровая. Промахнёшься хоть в малом, не примешь в расчёт, — и хлоп! Сибирь расшибёт тебя, будто комара ладонью. Здесь ничего нельзя достигнуть, если не разобрался, как всё устроено. А устроено — сложно.
Искусство поднимается с земли в вышину, воздвигая само себя в страдании и противоборстве.
Не прими в укор, Семён Ульяныч, но ведь ты исполненья своих дел жаждешь по гордыне. А гордыня — плохой советчик. Вон иконописцы древности — они перед работой постились, молились и каялись во грехах, сам Андрей Рублёв в исихазм погрузился. По укрощению страстей мастера бог его к свершениям и подводит.
Ваня не находил слов, чтобы объяснить: правда не измеряется
выгодой. Она просто должна быть. Как должны быть чертежи
Семёна Ульяныча. Как должен быть его кремль. Как рядом с
жарким летом должна быть студёная зима, и как у любой реки
должны быть малый исток и привольное устье. Как должна быть
вера у человека. Иначе зачем весь божий мир нужен?
Русские отделены от мира своими неимоверными расстояниями
Они перемещаются лишь внутри своего крута жизни, пусть и огромного, а всего того, что находится вне этого круга, они совершенно не знают. Но зато бурно фантазируют, и сами же, как малые дети, безоговорочно верят в свои фантазии, а потому даже образованным людям из других государств порой вдруг кажется, будто русские проведали что-то такое, чего не ведают иные нации. Для внешнего мира у русских нет обыденности. Внешний мир для них всегда сказка.
На кой ляд надобно губернаторство, ежели нельзя брать мзду с любого дела в губернии?
— Удар отбей, а сам не бей.
— С чего такая милость к идольникам?
Филофей вздохнул.
— Вера не война, Емельян Демьяныч. В ней кто применяет силу
— тот являет слабость. А нам нельзя дрогнуть. Мы Христа несём.
Печь — не лошадь, возит только на погост. Семён Ульянович понимал это, а потому старался чаще отлучаться из дома, больше двигаться, всегда иметь какую-нибудь заботу, чтобы не слабеть в праздности.
Желание победить немедленно — от неверия в свои силы. Дуют только на сырые дрова. Его, Пантилы, вера — ещё пока сырые дрова, и владыка это увидел.
Табберт уже заметил, что русские не любят каяться, но любят прощать кающихся. Причины этого очевидны.
Когда у государства нет интереса к справедливости суда, а у виноватого нет денег для возмещения убытка пострадавшему, простить кающегося — единственный способ показать своё превосходство. А русские весьма ревнивы к вопросу превосходства.
Чудо там, где вера, а не вера там, где чудо.
Пределы судьбы преодолимы. Судьба – не каземат, и вокруг – божий простор. Надобно только жадно желать жить
Истинно говорено: куда чёрт не поспеет, туда бабу пошлёт!
Ефимья Митрофановна, похоже, перестала судить, кто прав, а кто виноват. Ей лишь бы детям было хорошо. А какой ценой - да бог с ней, с ценой. Грехи отмолить можно, а счастья даже у бога не выпросишь, если сам ни с чем не примиряешься и всех против себя оскалом поворачиваешь.
Русские отделены от мира своими неимоверными расстояниями. Русская знать жмется к монарху-деспоту, а народ прикован к месту крепостным правом. У русских даже морей толком нет, чтобы плавать по свету. Они перемещаются лишь внутри своего круга жизни, пусть и огромного, а всего того, что находится вне этого круга, они совершенно не знают. Но зато бурно фантазируют, и сами же, как малые дети, безоговорочно верят в свои фантазии, а потому даже образованным людям из других государств порой вдруг кажется, будто русские проведали что-то такое, чего не ведают иные нации. Для внешнего мира у русских нет обыденности. Внешний мир для них всегда сказка.