Новый сосед объявился в конце января, поздним вечером. Он вошёл на кухню с чёрного хода. Точнее, даже не вошёл, а влетел. Георгий Петрович, который как раз направлялся в свою комнату с чучелом совы, задержался и с любопытством уставился на молодого человека в чёрном облегающем костюме и необычной дымчатой куртке.
Ещё более зловещим и непонятным было то обстоятельство, что зеркальники каждый раз проецировали на своих телах изображение жертвы. Теперь на всех огромных дисках светилось лицо Николая Балькарселя — обезображенное смертью, с застывшими в глазах ужасом и непониманием происходящего. Тела зеркальников иногда колебались, и изображение лица как бы оживало — поворачивались глаза, приходили в движение губы…
1.0 — скопирован из сборника
– Ты всё это сам нарисовал, мальчик?
Мигель съёжился, ожидая пинка.
– Ты же маленькое чудо, мальчик, – удивлённо покачал головой незнакомец. Он долго и пристально рассматривал фантазии Мигеля. – Тебе кто-нибудь говорил, что ты – чудо?
И в этот миг он увидел... лыжницу! Девушка в чёрном свитере и старых джинсах внезапно выскочила из-за холма облака и, увидев перед собой стальную птицу, испуганно метнулась в сторону. — О господи! — воскликнул Роберт. Он схватил бинокль, бросился к другому иллюминатору. Наваждение не исчезло. Теперь он успел разглядеть даже смуглое лицо беглянки, дрожащие от растерянности губы, смоляные волосы, туго стянутые на затылке. Заметил он и её «лыжи» — какие-то примитивные конструкции из двух согнутых...
«Учёные называют это феноменальное явление „миграцией растений“, — говорил диктор. — Их теории в нескольких словах можно выразить так: континентальные сообщества флоры могут, оказывается, иметь примитивное сознание… Безжалостность человека, объедки цивилизации и отходы промышленности, смог, засухи, эрозия почвы… И вот у наших растений наконец сработал инстинкт самосохранения».
Он жил уже четвёртую жизнь – двести сорок восемь лет от первого рождения и немногим больше тридцати от последнего – и каждый раз, меняя износившийся организм, до мельчайших деталей воссоздавал и свою не очень удачную телесную оболочку. Его приверженность к традиционной биоформе другие Импровизаторы считали чудачеством, прихотью мастера, потому что любая стабильность в изменяющемся мире всегда стоит немалых усилий, гораздо проще придумать себе тело более современное и удобное для работы...
В проёме двери, что вела на лоджию, за голубоватой тюлевой занавеской, метавшейся на границе света и тени, стояла... нагая девушка. Будто сполох неведомого огня осветил комнату. Алёшин увидел её всю сразу – капли дождя на молодом теле, мокрые волосы, улыбку. Зажжённые светом уличного фонаря, капли обтекали холмики груди, ползли по животу, пропадали внизу – на краю золотистой опушки.
…Я видел Разум. Я вижу, но не могу поверить! Они такие же, как мы. Они… прекрасны, — казалось, Канов не находил слов. Вдруг его голос дрогнул. — Господи, какая прелесть… кажется, разгерметизация… Астероид. Я всё забыл, не успел увернуться… Но я видел!..
Бегу в том направлении, куда покатился мяч. Где же он? Пыльную тьму кое-где прорезают золотистые солнечные нити. Одна из них дрожит прямо перед глазами. Вот, кажется, мяч. Наклоняюсь, чтобы схватить его и пуститься наутёк, но правая рука вдруг уходит в пустоту, её выворачивает непомерная тяжесть. В моей руке...
Всё-таки я думаю, что Гоша не умер. Он сжёг себя, но умереть ему, наверное, не так просто — природа не позволит. Потому что Гоша не просто человек, а явление этой самой природы, её вдохновение. Пусть он трижды псих, но он в чём-то — предтеча будущих людей. Обычные смертные не умеют так тратить себя.
Взгляд привычно скользнул по залам, остановился на трёх этюдах, которые висели напротив неё в простенке. Средний – она запомнила – назывался «Итальянский пейзаж» и изображал гондольера, чем-то похожего на кавказца. Такой же смуглый, худощавый, но, по всему видно, не наглый, а просто молодой и весёлый: улыбается, направляя веслом лёгкую гондолу, напевает про себя...
Теперь мне отлично видно и близкие холмы, и рощицу низкорослых деревьев, и даже остатки Скалистой стены у горизонта – старые каменные уродцы, гребень великана, который обронили по меньшей мере тысячу лет назад. А над всем этим возвышаются две башни. Та, что поменьше, – наш звездолёт, а та, что в небе купается, – Хрустальное чудо. Эта строгая прекрасная башня – олицетворение тайны и нашей беспомощности.
— Ненаглядная, ведущий курорт Обитаемых миров, аналог Земли, — зашелестел бесстрастный голос. — На планете находится на сегодняшний день свыше восемнадцати миллионов отдыхающих и обслуживающего персонала. Вспышка острой спонтанной лейкемии зарегистрирована четвёртого марта. Жалобы — лихорадка, слабость. Экспресс-анализы показали, что у всех четырёхсот шестидесяти пациентов кровь наводнена молодыми патологическими клетками. География эпидемии…
Письмо начиналось то ли с молитвы, то ли с воззвания:
«О вы, пьющие нектар мысли в других мирах! Спешим сообщить о себе в год 387 341 после 46 миллионов от первого Медосбора мысли, пока время процветания не сменилось временем упадка и сна разума.
Знайте, что мы есть!»
Она объявилась весной. Пришла в гости в соседний отдел, где годом или полтора раньше то ли работала, то ли стажировалась — словом, крутилась. Алексей её тогда не замечал. Не заметил и когда девчушка куда-то сгинула. Мало ли кто крутится в институте… Весной же, в один из бесчисленных перекуров, он зашёл к соседям и сразу приметил знакомое лицо и даже имя вспомнил.
Он запрокинул голову, всматриваясь в фигуры Атланта и Кариатиды.
– Мне нравится! – заключил мэр. – Вон какая она воздушная да капризная: ишь, отвернулась, не подступись, будто знатная дама.
– А как вам Атлант? – спросил скульптор, и довольная улыбка озарила его лицо.
– Глаз с неё не сводит, – засмеялся мэр. – А ему следует балкон поддерживать.
– Значит, поймал я их линию, – загадочно сказал скульптор.
Рассказы и повести, составившие книгу украинского советского писателя, вводят читателя в мир необычных ситуаций и невероятных приключений. Повествуя о них легко и непринуждённо, автор раскрывает морально-этические ценности своих персонажей. А его манера моделирования событий, художественного их разрешения отражает оптимистический взгляд на будущее человечества, веру в его созидательный разум. Рецензент Н.Б. Славинский
И вдруг он узнал медовый запах-намёк, витавший над дорогой. Вербейник!.. Так пахла Вера. Девушка, чьё присутствие в его жизни казалось ему нынешнему — искушённому и всё пережившему — какой-то игрой воображения, наваждением юности — загадочным и властным.